Временное правительство

   Меньше всего я знал Мануйлова. Это, конечно, объясняется тем, что Мануйлов -- москвич, в заседаниях ЦК он никогда не принимал особенно деятельного участия, а вне этих заседаний я почти с ним не встречался. Должен сказать, что и за два месяца моего участия в делах Временного правительства Мануйлов все время оставался в тени. Он очень редко, почти никогда не принимал участия в страстных политических прениях, происходивших в закрытых заседаниях. Я припоминаю, что по отношению к основной контроверзе {разногласие.}, возникшей в первый же месяц, -- по вопросу о внешней политике, отношения к целям войны, -- Мануйлов очень вяло поддерживал Милюкова, -- я бы сказал даже, что фактической поддержки вовсе и не было. С другой стороны, Мануйлов как-то скорее других проникся безнадежностью в отношении деятельности Временного правительства вообще и чаще и раньше других, говорил о необходимости ухода Временного правительствам, ввиду невозможных условий работы, создаваемых контролем и постоянной помехой со стороны Совета рабочих депутатов. Специальная его деятельность в качестве министра народного просвещения не отличалась той авторитетностью, которой можно было от него ожидать. Очень возможно, что это была не его вина, -- не вина его личных качеств. При других, более, нормальных условиях эти качества сделали бы из него образцового министра просвещения, так как не может быть сомнения ни в его широких взглядах, ни в его больших знаниях, ни в общих положительных сторонах его как политика и администратора. Но, по существу, он не был боевой натурой, борцом. Он и раньше главным методом борьбы избирал -- подачу в отставку. Это, может быть, было правильно при Кассо, но здесь, в данный момент, требовалось сто-то другое. Мануйлов, быть может, оказался бы вполне подходящим на посту министра земледелия, -- хотя мне представляется, что он вообще не подходил по своему темпераменту, по настроению к данному революционному моменту. Он не импонировал никому. И вместе с тем его уравновешенной натуре духовного европейца глубоко претила та атмосфера безудержного демагогического радикализма, в которой орудовали всякие Чернолусские. Помню его отчаяние во время учительского съезда. Именно в области народного просвещения зловещие стороны нашего радикализма-якобинства выразились особенно рельефно и, если в конце концов эта область получила в качестве руководителя г. Луначарского, то здесь скорее всего можно было сказать: yu l'as voulu, Georges Dandin. Среди других министров Мануйлов имел исключительно "дурную прессу". На него нападали и справа, и слева: справа -- за бездеятельность и апатию перед растущей революционной волной, за реформу орфографии (к которой он, как известно, был не при чем: это безобразие лежит на совести Академии наук). Слева его обвиняли в бюрократизме, в сохранении канцелярской рутины, в призыве деятелей старого режима. Особенное раздражение вызвало назначение Герасимова. Мануйлов не умел отбиваться и огрызаться. Он приходил в уныние и отчаяние. В сущности говоря, он, быть может, был вполне прав, признавая положение безнадежным. Но и в этом случае ему следовало действовать иначе: решительнее, -- я бы сказал -- демонстративнее. При всех своих достоинствах он остался какой-то тусклой фигурой, и если все приветствовали его назначение, то уход его и замена С. Ф. Ольденбургом не только не вызвали ни с чьей стороны сожаления, но даже в симпатизирующих ему кругах оценивались скорее положительно, чем отрицательно.