Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II

Первого ноября Власьев с драгоценнейшими подарками от державного жениха ясновельможной невесте прибыл в Краков, где и представился королю Сигизмунду; 12-го числа того же месяца, изображая царя Димитрия Ивановича, Власьев обручился от его имени с Мариною Мнишек. Последняя перед отъездом в Россию, прощаясь с королем Сигизмундом, поклонилась ему в ноги, к крайнему соблазну гордого царского посла… Этим временем царь, в ожидании невесты, проводил время безумно весело, пируя на свадьбах бояр и вельмож, которым в отмену стародавнего закона разрешил вступать в брак без предварительного царского на то соизволения. Первым вельможею, воспользовавшимся этой льготою, был престарелый князь Мстиславский, женившийся на двоюродной сестре царицы-инокини. Вся Москва принимала участие в пирах царских, на которых роскошь превосходила пределы здравого смысла. Наемники самозванца — ляхи, казаки, немцы — сыпали золотом; не только ели и пили — в банях мылись из серебряной посуды. Они черпали деньги из государственной казны, истощаемой царем без всякого помысла о безвозвратном ее истощении… Димитрий Иванович, вследствие постоянных гулянок смягчившийся сердцем, простил Шуйских, воротив их из ссылки и водворив в прежних правах и должностях… на свою голову! Прибытие изгнанника Василия Ивановича Шуйского в Москву было праздником для всего города; народ приветствовал его как мученика, пострадавшего за правду; недальновидный царь обласкал его как друга и для скрепления союза предложил Шуйскому породниться с собою женитьбою на родственнице Нагих, молодой княжне Буйносовой-Ростовской. Шуйский согласился, и свадьба его была назначена через несколько дней после царского бракосочетания. Стараясь милостями привлечь к себе бояр, царь в то же время вооружал против себя духовенство и весь народ московский. Духовенство негодовало на него, во-первых, за отобрание в казну многих монастырских имуществ и безвозвратные займы из церковной казны; во-вторых, за веротерпимость — так как царь дозволил в стенах Кремля служить обедни и католическим ксендзам, и лютеранским пасторам. Что же касается до народа, то он был выведен из последнего терпения наглостью иноземцев и казаков, бесчинства которых действительно переступали все границы. Поляки, входя в православные храмы во время богослужения, не только громко разговаривали и бряцали оружием, но прислонялись к иконам, садились на гробницы с мощами святых. Казаки, обходясь с народом со всей безнаказанной дерзостью грубой солдатчины, величая себя помощниками царя при возведении его на престол, обзывали людей русских жидами и нехристями… На Волге в это же время между тамошними казаками явился некий Илейко, выдававший себя за царевича Петра, сына покойного царя Феодора Ивановича (см. выше). Этот бродяга грабил на Волге купеческие караваны, а царь, в угоду казакам, не принимал никаких мер к усмирению грабителей. Замечательно, что во всех государствах появление разбойников на сухом пути, корсаров на море всегда предшествовало и предшествует великим переворотам, опасным недугом поражающим государственный организм. Тело политическое в подобных случаях напоминает тело больного человека, покрытое насекомыми, или дом, вследствие нерадивости хозяина наполненный тараканами и мышами.

Наконец ненависть к самозванцу проявилась даже в рядах людей, до тех пор ему безусловно преданных. Ему донесли, что между стрельцами весьма многие злословят его, называя врагом истинной веры. Стрелецкий голова Григорий Микулин в угоду царю изрубил смельчаков, но их смерть вызвала на мученический подвиг дьяка Тимофея Осипова. Исповедовавшись и по приобщении св. тайн, Осипов в кремлевских палатах в присутствии бояр назвал царя в глаза Гришкою Отрепьевым, рабом греха, еретиком и за это поплатился головою… Смолк его голос под топором палача и раздался другой, дряхлый, дрожащий голос Симеона Бекбулатовича! Он, крещеный татарин, взывал к русским, чтобы они постояли за церковь православную и остерегались происков иезуитов и злоумышлении самозванца… За это Симеона постригли в Соловецком монастыре. Так пришлось самозванцу бороться с ненавистью народною, у которой, как у баснословной гидры, на месте одной отрубленной головы вырастало десять новых. Василий Шуйский и Михайло Татищев укоряли царя за несоблюдение постов: он хотел удалить последнего в Вятку, но простил его по совету Бас» манова… как увидим, на погибель последнего. Царский престол, на который удалось взобраться смелому бродяге, приметно колебался под ним: под красным сукном, покрывавшим его подножие, искапывалась бездна; над головой самозванца висел не Дамоклесов меч, но секира народного мщения.