Времетрясение. Фокус-покус

Судя по письмам читателей в «Мушкетер», перемена, вызвавшая самую мощную лавину отчаянных протестов, была связана с реконструкцией Лютцевых Колоколов вскоре после конца II мировой войны, в память Эрнеста Хаббла Хискока. Он кончил Таркингтон и в 21 год был пулеметчиком на бомбардировщике морской авиации, который пилот бросил с полным грузом бомб на посадочную палубу японской авиаматки. Было это в сражении при Мидуэй, во время II мировой войны.

Я готов был отдать что угодно за возможность умереть в такой великой войне.

А что я? Я занимался шоу-бизнесом, стараясь привлечь как можно больше зрителей для Правительственного телеканала и убивая настоящих живых людей при помощи настоящего оружия – а остальные рекламщики не могли себе позволить такую роскошь.

Остальным рекламщикам приходилось снимать сплошную липу.

Как ни странно, актеры выглядели на голубом экране куда более убедительно, чем мы. Настоящее горе настоящих людей как-то туго доходит до публики.

Ох, сколько нам еще надо узнать о ТВ!

Родители Хискока, которые развелись и завели новые семьи, но оставались друзьями, скинулись, чтобы оплатить механизацию колоколов – чтобы на них, при посредстве клавиатуры, мог играть один человек. А до того куча людей дергала за веревки, и стоило раскачать какой-нибудь колокол, как он уж не останавливался, пока сам не пожелает. Унять его было невозможно.

В старину 4 колокола отчаянно фальшивили, но все, несмотря на это, их обожали, и дали им прозвища: «Пикуль», «Лимон», «Большой Чокнутый Джон» и «Вельзевул». Хискоки послали их в Бельгию, в ту самую литейную, где Андре Лютц работал подмастерьем Бог знает сколько лет назад. Там их подправили, механизировали и идеально настроили – такими я их и застал, когда взялся играть на колоколах.

Но музыка была уже не та, что в прежние времена. Те, кому довелось самим принимать участие в действе, описывали его в своих письмах в «Мушкетер» с такой же неистовой любовью и бешеным восторгом и благодарностью, с какими заключенные говорят о том, что такое героин, сдобренный амфетамином, или ангельский порошок, сдобренный ЛСД, или чистый крэк, и прочее, и прочее. Представляю себе, как все эти неспособные к обучению ребятишки в старое время, самозабвенно дергая за веревки, заставляли колокола петь ласково и грозно, громче грома над головой, и я уверен, что все они испытывали такое же незаслуженное наслаждение, как множество заключенных, накачанных наркотиками.

Разве я сам не признавался, что самые счастливые минуты моей жизни наступали, когда я звонил во все колокола? Вне какой бы то ни было связи с реальностью, я чувствовал, как и все эти наркоманы, что я – победитель, победитель, победитель!

Когда меня произвели в звонари, я прикрепил к двери комнаты, где находилась клавиатура, надпись «Top» – играя, я считал себя равным богу грома, мечущему громы и молнии вниз с холма на руины фабрик в Сципионе и дальше, за озером, и выше, к стенам тюрьмы на том берегу.

Мой перезвон будил многократное эхо – отражаясь от стен опустелых фабрик и стен тюрьмы, оно вступало в спор со звуками, только что исторгнутыми из колоколов над моей головой. Когда озеро Мохига замерзало, это эхо звучало так громко, что люди, впервые попавшие в наши места, думали, будто в тюрьме есть свои звоны и тамошний звонарь просто передразнивает меня.

А я кричал в эту неразбериху сумасшедшего спора колоколов с собственным эхом:

– Смейся, Джек, смейся!

После массового побега из тюрьмы Президент колледжа стал стрелять в беглых заключенных сверху, с колокольни. И из-за причуд акустики в нашей долине беглецы никак не могли понять, откуда в них стреляют.

8

В мое время колокола уже не раскачивались. Они были намертво прикреплены к жестким брусьям. Языки у них вынули. Взамен по ним ударяли стержни, движимые электроэнергией от Ниагарского водопада. Звон можно было мгновенно прекратить – там были для этого глушители, обложенные неопреном.

Комната, где некогда дюжина, а то и больше неспособных к обучению юнцов, дергавших за веревки, балдели от адской оглушительной какофонии, теперь служила помещением для клавиатуры в 3 октавы, занимавшей 1 стену. Дырки в потолке, куда раньше были пропущены веревки от колоколов, были зашпаклеваны и заштукатурены.

Теперь там все выведено из строя. Комнату с клавиатурой и колокольню над ней буквально изрешетили пулями и снарядами из гранатомета – беглые заключенные обстреливали колокольню снизу, когда снайпер, затаившийся среди колоколов, убил 11 из них и ранил 15. Этим снайпером был Президент Таркингтоновского колледжа. И хотя он уже был мертв, когда беглые преступники до него добрались, они были в таком бешенстве, что распяли его под потолком конюшни у подножия Мушкет-горы, где студенты обычно держали своих лошадей.

Президент Таркингтона, а мой ментор Сэм Уэйкфилд пустил себе пулю в лоб из кольта 45-го калибра. А его преемник, хотя он уже ничего не чувствовал, был распят.

Надо признать – это чрезвычайно тяжелая история.