Время АБРАКадабры

Конечно, окрестные сплетники все глаза проглядели, пытаясь увидеть странных хозяев. Однако стекла в машине были затемненные, и только несколько раз люди лицезрели странную парочку, обитающую в особняке. Иногда «кадиллак», который делал крюк, подъезжая к воротам, высаживал пассажиров метров за сто, на дороге, ведущей к детским лагерям. И тогда обитательницы шли через лес по летней, пружинистой от хвои сыроватой земле, по шишкам, спрятавшимся в ее желто-зеленом коврике. Шли босиком. Причем пожилая размахивала своими дорогими туфлями и вовремя снятыми чулками, держа их в руке. А младшая, совсем не похожая на цыганку, одетая обычно в джинсовый сарафан или джинсовые брюки и майку, свободно облегающую худое, подростковое тело, шлепала вообще без обуви. И ветерок развевал ее пышные, волной окатывающие голову черные кудри, которые обрамляли смуглое, с оттопыренными губками, лицо. Только один раз их видели в цветастых многослойных юбках и косынках. Обе шли через лес в сторону табора, в котором шумел праздник (кажется, это был день святого Георгия, которого ромы почитают и как своего святого). Это было настолько удивительно, что их не сразу узнали…

Жители этого дачного района были бы поражены, если бы услышали, что и в общину, расположившуюся табором выше по течению Оби, у начала протоки, новоявленные цыганки вошли совсем не сразу. В общине всем заправлял Бено, сравнительно молодой цыган, еще даже безбородый: мелкая росла щетина у него, какая-то пегая. Бено окрестные называли «бароном», хотя сами цыгане знали, что это полная и очевидная чушь. Никаких баронов никогда в общинах не водилось, а цыганское слово «баро» означает «большой», «главный». Но стараниями европейцев «баро» превратили в «барона», и теперь невидимые серебряные позументы ложились на плечи Бено, чаще всего обтянутые кожаным жилетом со множеством карманов, в которых всегда звенели гайки, шурупы и японские винты внутреннего сечения: цыган владел угловой шиномонтажкой, а также двумя авторемонтными пунктами на трассе, и поэтому был основным экономическим двигателем общины. Бено по совместительству являлся еще и вайда, председательствовал в сэндо и иногда даже носил трость с серебряным набалдашником и желтыми кистями – знак его власти. Однако все знали, что он, хоть и вспыльчив, но справедлив.

В один из первых весенних дней Бено разыскал в общине старую Сану, бывшую тогда самой старшей биби, и сказал ей на ромском:

– Биби Сана, надо принять в общину новую женщину с дочкой. Она не совсем наша… одним словом, ты сама посмотришь! Собери всех биби завтра у моего шатра.

Шатер Бено – на самом деле роскошная армейская палатка командного состава на двадцать три человека – стоял на самом взгорке, перед лесом. Старухи собрались. Бено представил им новое лицо.

Старухи были очень недовольны. Во-первых, это была явно городская женщина, в длинной, но все-таки однослойной юбке и в ботиночках на каблуках; и пусть она на белую блузку накинула цыганский платок да голову убрала в косынку, все равно – чужая! Девочка, которую она привезла с собой, гуляла одна между палаток. Ромского она не знала, дичилась и, как заметили цыгане, несмотря на то, что стоял еще конец апреля и между соснами кое-где лежал снег, гуляла босой. Впрочем, цыган этим удивить было сложно, но молодежь осудила пришлую: вроде уже почти взрослая девка-цыганка, а бегает, как подросток!

Бено обвел черными, шальными глазами собрание, прокашлялся, начал по-ромски, гортанно:

– Люди! Хочу представить вам… нового человека у нас. Зовут ее Мирикла, родом она с Крыма, муж ее был рода влахи, хотя жил в Греции. Я знал старого Антанадиса, когда был совсем ребенком. Антанадис очень помог нам тогда, нашим родителям – там, откуда мы пришли! Сейчас эта женщина селится здесь… рядом с нами. Она воспитывает дочку, Патриной зовут. Просит у всех нас разрешения считаться таборной, но… но… – Бено замялся, – но жить отдельно.

Собрание загомонило.

– А вот пусть тогда к нам приходит, шатер ставит и живет с общиной! – отозвалась какая-то старая цыганка.

Больше ему сказать было нечего, да и не знал он, что сказать. А Мирикла, скромно стоящая позади, у смолистого ствола старой сосны, молчала: перебивать вайду, да еще, не будучи принятой, нельзя! Тут Бено внезапно ощутил на спине необыкновенное жжение и понял, что ниже поясницы его жжет точка, в которой скрестились взгляды Мириклы и этой маленькой чертовки – Патрины. Бено закашлялся, полез рукой за пазуху и начал остервенело чесаться, не в силах унять зуд. Затем опомнился – смешно выглядит – и махнул рукой, буркнул: мол, пусть сама скажет.

Мирикла отделилась от сосны. Бено стоял перед этим на расчищенном участке черной вытоптанной земли, и новенькая ступила туда, в этот круг, причем по пути необъяснимо легко вышагнула из своих ботиночек, оставшись боса, в одних у щиколотки обрезанных колготах. Кто-то понял и ахнул: так, одним движением, новенькая показала им, что не боится отбросить городской лоск свой и что пришла она к ним с открытой душой.