Время ацтеков

+ кажется, легавый все-таки собирается вернуться на работу, а это значит, что он придет в себя. Ведь такие болваны, как он, очутившись в родной среде, сразу начинают чувствовать себя лучше. Так точно, я служу родине, наша работа это не шутки, сынок, мы охраняем вас – все вот это дерьмо, оно, да еще и всевластие, приводит легавых в состояние обычной эйфории;

+ иногда я жалею, что не грохнул тогда легавого, но, поразмыслив, прихожу к выводу, что вряд ли смог бы сам избавиться от машины так профессионально, как это сделал он. Вся она была разобрана и продана по частям, причем не здесь, так что я правильно поступил, не грохнув легавого;

+ насчет девушек ни легавый, ни я не испытываем чувства вины. Все дело в орудии убийства, которое еще и невольным было! Это же автомобиль. Существо, в нашем мире совершенно одушевленное. Так что это автомобиль их сбил, а мы тут не очень-то и причем.

Я начинаю зачеркивать плюсы и минусы – взаимоуничтожать, причем на два плюса беру один минус, – и выясняю, что баланс нулевой. Ну, или как там у финансистов называется ничья?

– А ты помнишь, какое сегодня число? – спрашивает меня Женя.

– Познакомься, это Настя, – улыбается мне Женя, и я вижу, что на ее руке повисла растрепанная, но все такая же хорошенькая, девица.

– Четырнадцатое февраля, – говорит Женя.

– Твой день рождения, – напоминает она.

– Так что ты, милый, все же в плюсах, – говорит она.

– Давай, рисуй! – подбадривает она.

Я подчиняюсь: +

– Я люблю тебя, – говорю я.

– Да ну, – смеется она.

– Люблю больше жизни, – безуспешно пытаюсь я найти что-то новенькое.

– Хоть бы нашел что-то новенькое, – говорит она.

– К чему новые слова для старого, как мир, чувства? – спрашиваю я.

Мы танцуем посреди бара – на маленькой площадке, облюбованной самыми продвинутыми педиками этого, бля, грязного города. На ней – халатик медсестры – в таких сегодня пускали даром, еще бы, карнавал, День влюбленных, – и из-за алкоголя и громкой музыки я еле держусь на ногах. Но голова ясная. Бамц-бамц! Она извивается вроде у меня в руках, а вроде и нет. Вот за что я люблю крупных – но не толстых! – женщин.

– К чему новые слова для старого, как мир, чувства? – пытаюсь выкрутиться я.

– Пытаешься выкрутиться, – кричит она.

– Возможно, – говорю я.

– Мне близок подход древних греков, – кричу я.

– А? – кричит она.

– Сама любовь важнее объекта любви, – умничаю я.

– Не умничай, – говорит она.

– Ах, так, – притворно сержусь я.

Мы оба смеемся, а потом облизываем губы друг друга.

– Как я могу тебе верить? – снова танцует она.

– Я дам тебе честное слово, – говорю я, и мы оба хохочем.

– Послушай, – говорю я.

– Я люблю тебя, – прижимаю я руки к груди и верю в то, что говорю.

– Я не бабник, – говорю я.

– А как же твоя жена? – спрашивает она.

– С которой ты трахалась в туалете? – спрашиваю я.

Мы снова смеемся. Нам весело, тем более что Женя уехала домой, очень мило со мной попрощавшись. В том же самом туалете.

– Ну так как же твоя жена? – спрашивает она.

– Давай не будем об этом, – даю я единственно верный ответ.

– Ты даешь единственно верный ответ, – говорит она, прижимается ко мне щекой, и я чувствую, что она вспотела.

– Я вспотела, – сообщает она.

– Я чувствую, – сообщаю я.

– Идем умоемся, – предлагаю я.

– Идем умоемся, – соглашается она.

В туалете, прислонившись спиной к двери, я наощупь закрываю защелку и плещу себе водой в лицо. Прилив во мне достиг такой силы, что кровь вот-вот хлынет из ушей и глаз. Теперь эти гребаные наркоманы, думаю я, могут сюда хоть час стучать. И, конечно, они стучат.

– Мать вашу, – снова плещу я воду.

– Я не собираюсь, – мою я руки.

– Открывать вам двери! – рычу я.

– Чтобы вы, наркоманы сраные, могли здесь уколоться, – кричу я.

В дверь стучат. Я приоткрываю, сжав руку в кулак, но, вместо того чтобы ударить, протягиваю ее вперед, сгребаю Настю за халат и втаскиваю в кабинку. Потом захлопываю дверь и запираю защелку. Очередь из этих отбросов в виде рок-музыкантов и прочих, блин, бездельников – то ли дело молодые ученые типа меня, элита нации! – даже ртов открыть не успевает. Травы курить меньше надо, самодовольно думаю я и тычусь Насте в шею. Пускай обоссутся там все, ага, мрачно думаю я, расстегивая ей халатик. Нечего связываться с ацтеками, бля, думаю я и врубаюсь, что пьян неимоверно. Луна подмигивает мне сквозь стены.

– Да ты пьян неимоверно, – хихикает Настя.

– Отпусти, – говорит она.

– Послушай, – просит она.

– Ладно, – говорит она.

– Отпусти, – повторяет она.

– Я сама, – говорит она.

Опускается вниз, и я откидываюсь на стену, упираясь руками в умывальник и дверь.

– Твоя жена все предвидела, – мурлычет Настя откуда-то снизу, – так и сказала, не устоит. Да стой же, я саммм-мм-р…

Мне уже все равно. Я наматываю ее волосы на левую руку, закрываю глаза, и передо мной встает ослепительное Солнце.

– Могу я поговорить с тобой? – плачет легавый.

– Нет, – мягко отказываю я.

– Это еще почему? – всхлипывает он.

– Я в туалете ночного клуба, – говорю я.

– Мне делает минет девица, обалденно красивая, – доверительно сообщаю я и подавляю рукой, левой, намечающийся бунт на корабле.