Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

Итак, праздники, которые с легкостью выходят за рамки частной жизни, — те, которые нарушают личный, традиционный жизненный ритм, те, которые прославляют некое событие. Мы уже видели, какое большое значение имеют годовщины: 12 марта в Бордо, 6 июля в Гренобле. Прибавим сюда и сами события, в тех случаях, когда их можно предвидеть и к ним можно подготовиться: так, полное освобождение французской территории от иностранных войск, последние части которых покинули пограничные департаменты 30 ноября 1818 года, было отмечено патриотическими праздниками, причем либералы в эту пору тем более охотно изъявляли свой энтузиазм, что хорошо знали о тревогах ультрароялистов, опасавшихся ухода союзников из Франции. Самый блистательный из этих праздников был устроен герцогом де Ларошфуко-Лианкуром, а Беранже по этому случаю сочинил одну из самых знаменитых своих песен, «Священный союз народов». Однако это торжество было не единственным: Бенжамен Констан упоминает состоявшийся в Париже «патриотический обед, в котором сотня избирателей 18‐й секции торжественно отметили <…> уход чужестранцев и освобождение Франции»¹²². В Осонне, как и во многих других городах департамента Кот-д’Ор, было создано общество для «чествования с помощью банкетов освобождения родины», и к этому празднованию привлекли местный гарнизон. «Залу, предназначенную для танцев, драпировали с большим вкусом; бюст короля поместился между флагами разных воинских подразделений и знаменами национальной гвардии, а девизы на стенах прославляли союз между осонцами и гарнизоном и подтверждали общность их чувств»¹²³. В Экс-ан-Провансе «день, когда родная земля получила свободу» был отпразднован гражданским банкетом, который «в течение нескольких дней считалось хорошим тоном чернить», на котором «произнесли тосты за родину, чей праздник собравшиеся отмечали, за короля и Хартию, которые для нас связаны неразрывно, за единство детей Франции»¹²⁴. Другое событие, легко прогнозируемое и способное вызвать всеобщее ликование, — приезд в город человека королевской фамилии. Людовик XVIII, грузный подагрик, давно отвыкший ездить верхом, никогда не покидал столицу. Однако его брат граф д’Артуа, его племянники и племянницы (прежде всего герцог и герцогиня Ангулемская, но также герцог Беррийский и его молодая супруга) путешествовали очень много. Во всех городах, где они останавливались, начальство считало своим долгом устроить в их честь банкет — разумеется, за счет местных налогоплательщиков; предполагалось, что ответом на теплый прием станет благосклонное отношение королевской власти к муниципальным элитам и даже ко всему городу. Когда граф д’Артуа приехал в Марсель в октябре 1814 года, большая часть тамошнего населения встретила его с энтузиазмом, и он был роскошно принят муниципалитетом, устроившим в его честь целых два банкета. Задние мысли марсельской элиты, надеявшейся возвратить себе те таможенные привилегии, которыми город пользовался при Старом порядке, выразились по такому случае в форме, с нашей точки зрения довольно странной: местный поэт, выказав чудеса ловкости, ухитрился вставить во все куплеты песни, исполнявшейся на банкете, слово «вольность», имея в виду, конечно, освобождение от уплаты таможенных пошлин¹²⁵…

Однако для поколения, рожденного уже после Революции, приезд члена королевской фамилии был не единственным источником энтузиазма. Начиная с века Просвещения французы взяли за правило прославлять великих людей при жизни в академических речах, а после смерти в надгробных речах и похвальных словах; в первые годы эпохи Реставрации бурные споры вызывало намерение возводить знаменитым людям памятники на городских площадях: в прошлом веке таких почестей удостаивался только монарх. Ничего удивительного, что этот культ великих людей начал выражаться в публичных манифестациях; одни роялисты взирали на них с грустью, а другие пытались высмеивать, потому что все ощущали в нем подспудную десакрализацию монархии. Мы проиллюстрируем это двумя примерами; один исторический — банкет, устроенный в честь Россини после его приезда в Париж, второй романный, но известный более широко — тот, которым город Ангулем чествует поэта Люсьена де Рюбампре в бальзаковских «Утраченных иллюзиях».