Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

До сих пор мы описывали банкеты только с точки зрения политической и социальной. Политической, даже если речь шла о сакральном и театральном аспекте политики; социальной, потому что мы исследовали тесную связь банкетов с формами общежительности начала XIX века. Но теперь, когда мы дошли в своем исследовании до 1830‐х годов, мы не можем игнорировать глубокую перемену, которая наметилась в конце этого десятилетия, начала зримо проявляться в политической злободневности 1840 года, а наибольший размах приобрела накануне года 1848-го: банкет в это время стал не просто средством выражения политической или социальной позиции, как сегодня публичные собрания или уличные выступления; за несколько лет он окружил себя собственной образной системой, сделался центром обсуждений и образов не только исторических, но также религиозных, экономических, даже культурных, которые сообщили этой политической форме потрясающую идеологическую силу, отсутствовавшую у нее во времена «Бургундского виноградника». Либералы 1830 года прекрасно знали, что делали, когда вместе садились за трапезу; они превосходно владели символическими и риторическими кодами и демонстрировали за столом определенный набор гражданских добродетелей. Но в самом факте совместного поглощения пищи они не видели прелюдии к решению социальных, экономических и политических проблем своего времени. Банкет не был для них моделью или метафорой будущего государства; между тем в 1848 году он сделался таковым для определенного числа мыслителей и даже шире, для большей части французских левых. Обо всем этом мы можем судить только по одному удивительному свидетельству; это текст, написанный Жюлем Мишле через несколько лет после падения Второй республики и крушения надежд людей сорок восьмого года — надежд, которые Мишле разделял. Книга эта — единственное из сочинений Мишле, оставшееся незаконченным, — до сих пор завораживает, но и приводит в недоумение его поклонников, тем более что долгое время она была известна лишь в недостоверном варианте, опубликованном вдовой писателя; называется эта книга, как известно, «Банкет». Текст великолепный, но не столько закладывающий традицию, сколько ее завершающий. В «Народе», который Мишле опубликовал в 1846 году, никаких рассуждений об общем столе, о банкете, или пире равных, мы не найдем; даже если Мишле очень рано почувствовал политическое и антропологическое значение этой темы, все-таки своей славой она обязана не ему, а людям, которым он позже мимоходом воздал честь, но которые до Февральской революции 1848 года были для него противниками: тем социалистам, которых до сих пор слишком часто именуют утопистами, и прежде всего первому и наименее известному из них, Пьеру Леру.

Предвидение Мишле: «причастность к божественному дару»

Святость стола. В этом мысль очень высокая и очень глубокая. Следы этой мысли. Здесь есть тайна. Сходство в этом отношении всех народов — не каприз. Вместе поглощать пищу — значит разделять дары Бога, ощущать причастность к божественному дару. Если Бог — отец людей, всякий пир есть знак братства. Мысль нечеткая, но верная.

Специалисты по Мишле знают эти несколько поразительных строк, к которым в свое время привлек внимание Поль Вьялланекс[467]. Несмотря на эллиптический характер, отсутствие развернутых конструкций и аргументов, — что, впрочем, ничуть не удивительно, поскольку речь идет о заметках, сделанных слушателем «малых лекций» Мишле в Нормальной школе весной 1830 года, — в этом фрагменте легко опознать любимые темы великого историка и, главное, набросок «Банкета», написанного в 1854 году и оставшегося незаконченным. Но я не собираюсь здесь сравнивать этот параграф с тем, что Мишле сочинил четверть века спустя; меня больше интересует, как и почему, под чьим влиянием родились у него эти предвидения и что они нам говорят о восприятии людьми его времени идеи банкета.