Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Летом 1820 года молчать сделалось уже невозможно; недостаточно было просто выразить почтение либеральным депутатам, которых стало гораздо больше, чем два года назад, и которые не все успевали взять слово в палате. Требовалось мобилизовать общественное мнение, чтобы обеспечить переизбрание этих депутатов и постараться, чтобы выборы департаментских коллегий, предусмотренные законом о двойном голосовании, не закончились чересчур благоприятно для ультрароялистов. Для этого мало было пустить в ход условленные аллюзии, понятные только посвященным, тем более что толпы, собиравшиеся на улице, чтобы приветствовать депутата, и окружавшие дом, где проходил банкет, были гораздо менее управляемыми и оттуда в самом деле вполне могли раздаться какие-либо мятежные призывы. Итак, чтобы не прослыть сообщниками Лувеля, революционерами и террористами, либералам пришлось произносить внятные речи. Можно ли полагать, вослед разгневанным представителям властей, что либералы вели себя лицемерно? По отношению к некоторым гостям такой вывод вполне правдоподобен. Более чем вероятно, что юный Арман Мофра Дю Шателье, который, судя по всему, в Кемпере произнес тост за «храбрецов из луарской армии» (и который, между прочим, из‐за этого пострадал), не питал горячей любви к старшей ветви Бурбонов[98]; на улицах Ренна и Нанта в июне студенты громко кричали: «Да здравствует Республика!», а этот возглас, вне всякого сомнения, звучал мятежно. Однако говорить о лицемерии было бы неверно применительно к самим депутатам и к большей части гостей на банкетах, мирных буржуа, не желавших новой революции. Они выступали за короля и за Хартию, прежде всего, вероятно, за Хартию, и прекрасно знали, что ни один здравомыслящий человек, даже среди самых больших радикалов, не рискнет в создавшейся ситуации устроить скандал во время тоста за короля. Все слишком дорожили единством общественного мнения и не стали бы подвергать его опасности: именно поэтому до 13 февраля 1820 года все пировали молча, но теперь, после убийства герцога Беррийского, предпочитали заблаговременно принять меры и публично произнести тост за здоровье царствующего монарха. С другой стороны, видя, как власти лишают общество одной конституционной гарантии за другой, и опасаясь возвращения к Белому террору, некоторые радикалы уже подумывали о создании тайных организаций.

Глава 3. ФИЗИОЛОГИЯ БАНКЕТА ЭПОХИ РЕСТАВРАЦИИ

Следует признать, что либеральные банкеты первых лет эпохи Реставрации никогда не вызывали в ультрароялистской прессе взрывов негодования, сравнимых с теми, какие вызвал десяток лет спустя большой банкет в «Бургундском винограднике». В официальных корреспонденциях о некоторых их чертах говорилось с осуждением; в глубине души противники либералов подозревали, что на банкетах творится что-то политически неблагонадежное. Но ультрароялистская пресса расправлялась с «либеральными агапами»[99] лишь с помощью насмешек (в связи с банкетом на улице Горы Фавор ультрароялисты издевались над «конюшнями», над «кормушками Франкони») и, главное, пренебрежения. Больше того, никто не возмущался терпимостью властей по отношению к лицам, явно питающим антимонархические настроения: все понимали, что те, кто устраивает столь унылые празднества, никакой опасности не представляют. «Унылый, как обед в „Радуге“», — писало «Белое знамя» еще в марте 1820 года по поводу одного из либеральных мероприятий, а ведь оно состоялось во время карнавала[100]. Этот пренебрежительный тон невозможно объяснить только потребностями ежедневной полемики; ведь тогдашние журналисты были люди острого ума, они умели язвить и находили в этом удовольствие. Значит, пренебрежение показалось ультрароялистам самой эффективной тактикой; значит, они сочли, что либеральные банкеты не опасны, потому что смешны. Но если эти банкеты казались роялистам смешными, причина в том, что они нарушали негласные нормы тогдашней общежительности. Между тем эти нормы, именно в силу своей негласности, могут остаться для нас совсем непонятными, если мы не попытаемся реконструировать обстановку банкета той эпохи. Мы не сможем вынести суждение о важности этих банкетов, об их потенциальном влиянии на общественное мнение и в конечном счете об их собственном политическом значении, если не сумеем оценить, насколько они отклонялись от культурных норм своего времени.