Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Разумеется, ультрароялисты считали либеральные банкеты оргиями, потому что банкеты эти смешивали сословия, помещали рядом людей разных званий и разного круга, а это, с точки зрения ультрароялистов, не могло не привести к разного рода эксцессам. Понятно, почему либералы, со своей стороны, так настаивали на том, что все участники банкетов — люди достойные, что на их «истинно семейных празднествах» царит превосходный дух. Но главное заключалось не в этом. В глазах участников либеральных банкетов наибольшее преимущество составляло именно то, в чем их упрекали противники, — смешение социальных уровней, равенство в действии, пусть и на короткое время.

Нетрудно догадаться, что, за редкими исключениями, префекты, супрефекты и комиссары эпохи Реставрации описывали эти банкеты без всякого снисхождения. «В банкете приняли участие 54 гостя из города и деревни. Многие подписчики на банкет не явились. Избирателей пришло меньше двадцати». «Гостей было не больше девяноста, и притом многие — простого звания»[204]. В Монтобане из 130 или 135 ожидаемых гостей «избирателей набралось не больше трех десятков, а все прочие либо юнцы, либо люди без политического веса». «Участвовали, как и прежде и как во всех других местах, наряду с несколькими домовладельцами и несколькими зажиточными негоциантами, сделавшимися корифеями партии, судейские, студенты, клерки нотариусов и стряпчих, мелкие фабриканты и ремесленники, почти все из Труа»[205]. Разумеется, внимание властей к числу избирателей, участвующих в банкете, связано со вполне объяснимыми предвыборными расчетами. Но не следует сбрасывать со счетов и то нескрываемое презрение, с которым они относятся ко всем прочим участникам. Так, посылая министру список из сотни подписчиков, пожелавших участвовать в банкете в честь Бенжамена Констана в Страсбурге в октябре 1829 года, — список, в котором значатся среди прочих два фельдшера, три пивовара, четыре колбасника и один мясник, два фабриканта свечей, два каменщика, один булавочник, один шляпник, один маслобой, префект заключает: «Ваше сиятельство может судить о природе этого собрания по званиям людей, в нем участвовавших»[206]. Местные власти — кто с презрением, а кто с негодованием — делают из этого вывод, что либералы идут на все, лишь бы созвать на свои банкеты побольше народу, и с видимым удовольствием докладывают, что организаторы вначале собирались открыть подписку только для тех, кто числится в списках избирателей, но затем, чтобы зала не пустовала, были вынуждены допустить туда совсем молодых юношей или людей из простонародья[207]. В таких условиях депутат вряд ли может по-настоящему гордиться устроенным в его честь банкетом: «Депутат [Ларибуазьер, избранный от Витре], кажется, чувствовал, что попал в общество, для него не слишком почетное»[208]. Нет ничего невероятного в том, что в подобной компании депутату было не по себе и он поспешил удалиться[209].

Так в самом деле бывало: некоторые депутаты чувствовали себя неловко в обществе своих самых пылких сторонников — по причинам социальным, но также, подчеркнем, и политическим[210]. Однако главное, как мне кажется, вовсе не в этом. Приняв решение об устройстве банкета и очертив круг участников обозначением суммы взноса, либералы брали на себя обязательство затем принимать в число подписчиков практически всех желающих: либеральная общежительность по определению носит открытый характер, поскольку либералы претендуют на представительство за всю нацию в целом, за все поколения, от стариков до юношей, а также за любую социальную среду, за людей любого происхождения. К величайшему негодованию префектов и всех ультрароялистских публицистов, среди гостей в самом деле оказывались люди, которые вообще-то не должны сидеть за одним столом, поскольку принадлежат к разным кругам. В банкетах — на этом либералы настаивали всегда, начиная с банкета в «Радуге», — принимали участие одновременно люди знатные и разночинцы: