Еще апрель таился у запруд,еще была пуста его купель,а он не почитал уже за трудусилья капельскладывать в капель –в копилку,по копеечке,копил,как скряга,а потом на эту медьсебе рубаху синюю купил –ни мне, ни вам подобной не иметь.В рубахе синей,конопат и рыж,пустился в пляс,как молодой цыган,и все сосульки,виснувшие с крыш,запели,как серебряный орган.И тут уже поехало,пошло,а на вторые или третьи сутки,в один из этих дней,произошлосамоубийство мартовской сосульки,которая,отчаявшись,упалас карнизаи покончила с собой,чего никто, конечно,не заметил.Апрель был юн,он весел был и светели щеголялв своей рубахе синей,которая казалась голубой.
Птицы
Когда снега земли и небав окне смешались заодно,я раскрошил краюшку хлебаи бросил птицам за окно.Едва во сне, как в черной яме,рассвет коснулся век моих,я был разбужен воробьями,случайной трапезою их.Они так весело стучалио подоконник жестяной,что показалось мне вначале,что это дождик за стеной.Потом их стук о подоконникродил уверенность во мне,что по дороге скачет конникморозной ночью при луне.Что это кто-то,по ошибкевстав среди ночи, второпяхстрочит на пишущей машинкесмешной рассказ о воробьях.А птицы шумно пировалии, явный чувствуя подъем,картины эти рисовалив воображении моем.Как будто впрямь благодарилименя за что-то воробьи,они на память мне дарилипроизведения свои.Они давали безвозмездно,а не за пищу и за кров,по праву бедных и безвестныхи все же гордых мастеров.Они творили, словно пели,и, так возвышенно творя,нарисовали звук капелисреди зимы и января.И был отчетливый рисунокв моем рассветном полусне –как будто капало с сосулеки дело двигалось к весне.