Тут всё село и узнало, что, оказывается, Владимир Данилович – сам одаренный поэт. С импровизированной трибуны, которую составили два сдвинутых борт к борту грузовика, он прочитал и многое из Тютчева, и своё поэтическое признание в любви – ему и землякам:
Долго в селе говорили про этот день. А учителя Гамолина стали донимать вопросами:
– Данилыч, когда опять поэзию праздновать будем?
Праздновали через год – в следующем июне. Да так и пошло. Сперва был сельский праздник поэзии, затем районный, потом областной и, наконец, Всесоюзный, на который поэты уже не только из Москвы и других городов страны поехали, но и из зарубежья далекого – тоже.
Теперь, понятно, праздник не Всесоюзный, а Всероссийский. В прошлом году в этот день освятили вновь отстроенную церковь – зазвонили над ней колокола. Но для инициатора всего этого и многого другого праздник поэзии на здешней земле стал в прошлом году последним. Неполных три месяца не дожил Владимир Данилович до тютчевского двухсотлетия, которого так ждал…
Анна Сергеевна, супруга его, рассказывала мне, как все произошло. Было 17 сентября – один из самых радостных дней для брянцев, день освобождения от фашистской оккупации. С утра Владимир Данилович посетил вместе с односельчанами памятные военные могилы, а потом ждал «высоких гостей». Когда в музей приезжали издалека, он старался проводить экскурсии сам, хотя почти за полвека вырастил много прекрасных экскурсоводов, которыми справедливо гордился. А на этот раз гости что-то задерживались, и в итоге ему позвонили, что не приедут совсем.
– Он сильно огорчился, – говорит Анна Сергеевна. – «Ну вот, – вздохнул, – им не до Тютчева…» И упал. Сердце остановилось.
Последние слова его были о Тютчеве.
Зная этого человека, я представляю, сколько выдержало его сердце в разные годы. Ведь не очень-то старый, всего 73. Но равнодушным быть никогда не мог – вот в чем суть! А служение памяти Тютчева стало для него служением России.
Я сказал, что он вырастил хороших учеников, и это действительно так. Но все же лучше него никто экскурсии не проводил. Это были необыкновенные уроки любви – к Поэту, к поэзии, к Родине. Так вдохновенно и глубоко, как он читал Тютчева, по-моему, не читает ни один артист. Уж сколько времени утекло после той первой моей встречи с ним, а до сих пор слышится его голос, читающий, может быть, самое трагичное тютчевское, написанное после утраты последней любви:
Конечно, во многом он был уникален и неповторим, как всякий талант. Но сегодня, вспоминая Гамолина, обязательно надо сказать, что, слава Богу, в своем подвижничестве, энтузиазме, бескорыстии не одинок он на нашей земле. Взять хотя бы то же музейное дело, родное ему. До него начинал и прославился на всю страну как хранитель Пушкиногорья Семен Гейченко. В Константинове на Рязанщине создавал и с каждым годом продолжал совершенствовать есенинский мемориал Юрий Прокушев. А сколько теперь у нас народных музеев Есенина – в Североморске, Вязьме, Орле… Всех и не перечислить. Народные они потому, что никакого государственного статуса не имеют, а создаются буквально самим народом и для народа. Создатели их – рабочие и учителя, студенты и врачи. Те, кому истинно дорога родная культура.
Наша надежда на таких людей.
Народный артист
Я встретился с народным артистом СССР Евгением Самойловым, накануне его 85-летия в апреле 1997 года.
За день до этой встречи в телепрограмме «Театр+ТВ» ведущая Екатерина Уфимцева принимала очередного гостя. Сравнительно молодой актер. Талантливый. Играл у модного Виктюка, снялся у Муратовой и Рогожкина, тоже модных. А недавно по указу президента стал заслуженным артистом РФ.
И вот, поговорив о разных обстоятельствах вчерашнего и нынешнего актерского бытия, из чего вытекало, в частности, насколько свободнее стала жизнь творца в театре и кино сегодня, ведущая задает сакраментальный вопрос:
– Скажи, Сережа, а о чем ты больше всего мечтаешь?
– Я мечтаю, – приподнято ответил кудрявый собеседник, – сниматься с блестящими западными артистами. Я мечтаю сниматься во всем мире. Я мечтаю, чтобы мои фильмы смотрели в Германии, Америке, в Париже…
Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.