Время бросать камни

«И вот этой тупой, довольствующейся пищей земной, толпе, не имеющей потребностей в пище духовной, они, эти прекрасные, светлые и высокие души, хотели нести свое Слово, чтобы пробудить их от духовной спячки. Да возможно ли это? Как жадно тянутся эти зеваки к зрелищу и как мало света в их глазах, сочувствия к ближнему, страдающему ради них. Ради них! — Дмитрий поежился от охватившего его озноба отчаяния. — Возможно ли, что прекрасное, истинно человеческое может пропасть втуне? Нет, нет. Капля камень долбит… Очнется и эта толпа. Но ценой каких страданий! Боже мой, сколько же света должно погаснуть, чтобы чуть-чуть затлело в этих глазах?!»

Дмитрий увидел небольшую группу студентов, стоявших отдельно, не сливаясь с толпой, стал пробираться к ним и успокоился. Он — среди своих. Кто-то громко сказал: «Идут!» И Дмитрий увидел осужденных. Они шли с поднятыми головами, разделенные одинаковыми фигурами конвойных.

Отсюда хорошо было видно все, что происходило в центре площади.

Николай Плотников, с мужественным, выразительным лицом, с глубокими глазами, чисто выбритый, и Иван Папин, у которого был красивый высокий лоб, зачесанные назад русые волосы, густые усы и борода, — оба с обнаженными головами стояли на помосте рядом. Возле них застыл в грубой готовности хмурый палач — мужик невысокого роста, с оголенными по локоть мускулистыми короткими руками, заросшими черными волосами. Товарищ обер-прокурора Стадольский, затянутый в мундир, безупречно чистенький и сверкающий пуговицами, озабоченный и строгий, как классный надзиратель, громким голосом начал читать пространный приговор. Осужденные слушали, не опуская глаз.

Подошел в черной рясе старенький священник и протянул сначала Плотникову, потом Папину крест для целования. Оба решительно отвернулись от него. Толпа осуждающе загудела.

Палач подвел осужденных к позорному столбу и силой заставил опуститься на колени. Поднял над головой Плотникова шпагу, готовясь переломить ее.

Плотников вскинул голову и звонким голосом прокричал:

— Долой царя! Да здравствует народная свобода!

На площади ошеломленно молчали.

И в этой тишине отчетливо прозвучал чей-то ответный голос:

— Да здравствует!

К осужденному подбежал Стадольский и замахнулся на него. Но Плотников упрямо мотнул головой и с новой силой прокричал:

— Долой бояр и князей! Да здравствует свобода!

В студенческой группе ему зааплодировали и несколько голосов согласно хором проскандировали!

— Браво!.. Браво!..

Стадольский нервно заторопил палача и махнул начальнику конвойной команды. Глухо и тяжко забили барабаны, заглушая голос Плотникова, все еще выкрикивавшего лозунги. Палач торопливо разломил над его головой шпагу и обломки ее бросил на помост. Потом такой же обряд лишения всех прав и состояния повторил над головой Папина. Пока он проделывал все это, Плотников продолжал что-то выкрикивать. Но барабаны заглушали его голос.

Осужденных все под тот же барабанный грохот свели к закрытой карете и втолкнули туда. Лицо Плотникова показалось в зарешеченном окошке.

— Долой деспотизм! — выкрикнул он. — Да здравствует свобода!

Карета тронулась, конвой окружил ее, молодежь ринулась вслед. Но в толпу энергично врезалась полиция, начала хватать студентов. Накинулись даже на девушку. Помогать городовым ринулись дворники с блестящими большими бляхами на белых фартуках, какие-то юркие молодые люди с черными усиками.

Бородатый дворник с маленькими свирепыми глазами кинулся на Дмитрия, спокойно стоявшего в стороне. Он решительно оттолкнул бородача и зашагал в сторону от площади.

— Барин! Постой, барин! — кричал ему вслед сильно прихрамывающий дворник, но Дмитрий шел не останавливаясь, не оглядываясь, все убыстряя шаги, пока не стал задыхаться. Только тогда сбавил темп. Даже присел передохнуть на скамейку у ворот двухэтажного деревянного дома.

Неприятное чувство от всего виденного владело им. Какая жестокость властей! Какое надругательство над человеком! Соразмерно ли зло наказанию? Что они успели сделать? Выпустили три воззвания и с ними пошли к народу. Какое ребячество рассчитывать, что крестьяне, выслушав их прокламации, поднимутся на восстание! Народ их не принял, ничего не понял из того, что они хотели ему втолковать.

В памяти всплыли ужасные казни, которые в далекую пору детства двенадцатилетний Дмитрий видел на Хлебном рынке в Екатеринбурге. Так же поднимался на помост священник, напутствовал осужденного, давал целовать крест. Потом начиналась кровавая экзекуция. Палач бросал на «кобылу» жертву, привязывал ее ремнями и начинал хлестать плетью по обнаженному телу, до крови рассекая кожу.

Те публичные казни, с кнутом, отменены. А чем отличается нынешняя позорная казнь? Только тем, что на столичной площади не свистел кнут, не раздавались крики истязуемых? Нет, есть и более существенная разница. Тогда наказывали темных, невежественных мужиков за действительные преступления. Ныне судят и наказуют публично образованных, умных людей за убеждения. Какая же казнь ужаснее?