Время «Ч»

Люди выходили из зала притихшие, изумленные. Из какой-то потаенной двери выскочил сияющий Генка, он с гордостью сказал: «Вот так…» Потом обнял Кондрашова за плечи и потащил за кулисы.

На пыльной, потускневшей сцене ползали парни-монтировщики, яростно раздирая декорации. Сникшие актеры сидели в маленьких комнатках — Генка называл их «уборными», смывали с лиц остатки грима.

В узком коридоре Павел столкнулся с высоким сухощавым мужчиной.

— Юрий Григорьевич! — оживленно воскликнул Генка. — Разрешите вам представить. Это Кондрашов. Помните, я о нем рассказывал?..

— Да-да, конечно… — рассеянно сказал режиссер и протянул Павлу вялую худую руку.

На вид ему было лет тридцать с небольшим. В лице — что-то иконописное: впалые щеки, аскетичные, узкие губы, высокий лоб, который так и хотелось назвать «челом», но самое главное — глаза, огромные голубые глаза. Они смотрели на Кондрашова спокойно и равнодушно.

— Вам понравилось? — спросил Равич.

Пашка попытался в двух словах рассказать о том, сугубо личном впечатлении, которое возникло в нем. И вдруг он увидел, как порозовело лицо режиссера, маленькие морщинки собрались вокруг рта.

— Ах, как точно… — тихо сказал Равич. — Вы говорите почти моими словами… Слушайте, Павел, завтра суббота. Мы будем прогонять новый спектакль. Мне очень важно услышать мнение умного военного человека. Именно военного… — повторил он и с надеждой спросил: — Придете?

Кондрашов согласился.

Когда сутулая фигура режиссера скрылась в дальнем конце коридора, Генка уважительно сказал:

— Слушай, ты ему понравился — редкий случай.

— Почему? — удивился Павел.

— Знаешь, это такой человек. Он близко к себе никого не подпускает. Все видит, все понимает, все чувствует, но все — как бы со стороны. Великий созерцатель!.. — Генка многозначительно поднял вверх палец, потом щелкнул свой «переключатель», хихикнул, игриво ткнул Кондрашова в бок. — А сейчас я тебя познакомлю с нашей примой! Не теряйся!..

Генка подошел к одной из «уборных», властно постучал в дверь кулаком.

— Ирка, можно к тебе! — самодовольно гаркнул он.

— Входите, Геннадий Михайлович, — послышался чуть хрипловатый голос.

В комнате перед зеркалом в старом байковом халатике сидела невысокая девушка. В этой будничной обстановке в первые мгновения Павел даже не сообразил, что это она играла роль комиссара. И только когда девушка каким-то своим, присущим только ей мимолетным движением руки откинула за плечи длинные прямые волосы, он сразу понял — ОНА.

Девушка встала, приветливо глянула на Павла, уверенно спросила:

— Вы… Кондрашов? Я вас узнала. Ваш портрет висит в фойе…

— Да, правильно. Только зовите меня просто Павел.

— А я, стало быть, Ирина.

Девушка улыбнулась, и вдруг Кондрашову показалось, что он где-то видел ее раньше.

— Мальчики, вы подождите меня внизу. Я сейчас переоденусь и выйду, — предложила Ирина.

— Ты с ней держи себя попроще. Она девка свойская, — подмигнув, сообщил Генка, когда они спускались по лестнице. — Значит, так, я тебя оставлю одного. Проводи ее домой. А у меня тут еще дела. Понял?

— Что понял? — ошалело спросил Кондрашов.

— Плацдарм я тебе создал, теперь развивай наступление. У Ирины однокомнатная квартира. Усек?

— Балда ты, Генка, — зло сказал Пашка.

— Ну, старик, не понимаю, — обиделся «пан директор». — Я для тебя стараюсь. Ты все-таки в отпуске, должен расслабиться…

— Мне жена нужна.

— Жену — ищи… Одно другому не мешает. А впрочем, делай как знаешь! — и Генка, не прощаясь, резво рванул к своему кабинету.

6

Пашка остался в вестибюле один. Он чувствовал себя круглым дураком.

Игра Ирины потрясла его: та девушка-комиссар, которая жила на сцене, была для него существом мифическим, почти святым. И вот теперь Генка своими идиотскими словами и ужимками низвергнул ее с небес на грешную землю.

А может, врет все Генка? Он всегда был известным трепачом…

Кондрашов услышал торопливый стук каблучков. Ирина слетела по ступеням, оживленная, взволнованная подбежала к нему, улыбнулась:

— Вы один? А где Геннадий Михайлович?

— Он ушел по делам. Приказал вас проводить.

— Раз приказал — нужно выполнять.

Она ловко взяла его под руку и повела к выходу.

Они шли по бульвару. Только что прошел легкий дождь.

— Сколько вам лет, Ира? — спросил Кондрашов.

— Я уже старуха. Мне скоро двадцать четыре стукнет.

Она стала рассказывать о себе: родилась в Донецке, там и сейчас ее родители живут; после школы приехала в Москву поступать в театральное училище — провалилась; пошла в институт стали и сплавов; после каждого курса снова пыталась проскочить творческий конкурс — безуспешно; незаметно пробежали пять лет; распределилась в Глебовск — на местный завод; работает в лаборатории; как молодому «кадру» — дали квартиру; в студии занимается с первого дня ее основания.

— Вот… Геннадий Михайлович уверяет, что скоро мы станем настоящим театром, — почему-то с иронией закончила она свой рассказ и посмотрела на Павла снизу вверх долгим, тоскливым взглядом.

— Какая вы маленькая! — невольно воскликнул Кондрашов. — Когда вы на сцене, этого не замечаешь.