Время Чёрной Луны

Мне показалось даже, что я попал не туда, что впереди целая череда таких вот столов в бесконечных комнатах номер такой-то, кабинетах, подсекторах, секторах, подотделах и отделах, ведущих к вершине, к необъятной приемной с настоящей пальмой и дверью, за которой находится настоящий Хруфр, и меня охватила тоска, и захотелось зевать, и захотелось убраться подальше отсюда, затеряться в тех неосвоенных пустошах, куда еще не успела дотянуться наша непрерывно расширяющаяся до поры Вселенная. Но хозяин этого учрежденческого вместилища, с холодной вежливостью глядя на меня, веско произнес: «Хрыкин Устин Францевич. Буду заниматься вашим делом», – и я понял, что это все-таки Хруфр, тот самый Хруфр, только теперь уже не роботоподобное громоздкое создание из кубов и торов, порождение небелковой формы жизни, и не худощавый человек с моим лицом, расставшийся со мной двадцать лет назад, а именно Хрыкин Устин Францевич, коему поручено или даже вменено в обязанности заниматься моим делом. Только вот кем поручено? Кто же на действительной, а не на кажущейся вершине пирамиды? И есть ли вершина?

Хрыкин У. Ф. некоторое время рассматривал меня и лицо его не выражало при этом никаких эмоций, затем неторопливо встал, неторопливо подошел к шкафам, повернул ключик в щелкнувшем замочке и извлек одну из серых папок-близнецов. Столь же неторопливо защелкнул замочек, вернулся к столу, сел, поддернув отутюженные брюки, и открыл папку. Отделил прикрепленную скрепкой к верхнему листу с машинописным текстом черно-белую фотографию размером четыре на шесть, отложил ее в сторону и углубился в чтение. Я видел фотографию, так сказать, «вверх ногами», но, по-моему, на ней был запечатлен я. Мой фас. От макушки до груди, обтянутой свитером, приобретенным еще в эпоху застоя. Фотография была старой, из личного дела в секторе кадров, но узнать меня было можно.

Хрыкин-Хруфр добрался взглядом до низа страницы, метко вытащил, не поднимая головы, карандаш из деревянного стаканчика, сделал легкий штришок на полях и неспешно перелистал все бумаги, находящиеся в папке-накопителе, ни во что уже особенно не вчитываясь. Там, насколько мне удалось разглядеть, были какие-то машинописные листы без подписей, справки, заявления или докладные записки с синими штампами и круглыми печатями; какие-то конверты с подколотыми к ним письмами, написанными от руки и разным почерком, и квитанциями; вырезки из газет и даже две сложенные в несколько раз компьютерные распечатки, испещренные красными галочками, вопросительными и восклицательными знаками и вставками на полях. Я понятия не имел, что означают все эти бумаги, кто, когда и зачем собрал их в папку и упрятал в шкаф в этой учрежденческой комнате. И какие еще папки стоят в шкафах?

Вернув бумаги в исходное положение и сложив ладони на верхнем листе, Хруфр поднял голову, холодно посмотрел на меня и сказал:

– Итак, Доргис. – (Это прозвучало как констатация факта: итак, вот передо мной определенная вещь, и я знаю, что такое-этакое означает сия вещь). – Родился в селении кукольщиков, в Верхний Город пришел вместе с лангами и уив… – Хруфр запнулся, отодвинул ладони и заглянул в текст, – да, и уиврами. Происхождение, социальная принадлежность, состав сопряжения, непроявленный актив и пребывание известны. Профессия – наблюдатель гомолий, все четыре звена и разрешение на внеочередную ориентацию в пределах модуса. – Хруфр поджал губы и слегка качнул головой. – Но внеочередной ориентацией не воспользовался. Гомолиям не уделялось внимания, – вновь последовал быстрый взгляд в текст, – фактор одновариантности сознательно проигнорирован. Со-зна-тель-но. И мы имеем дело уже не с наблюдателем гомолий Доргисом, а с одним из тех, кого называют по-разному и кто сами себя называют по-разному: проницатели, объемлющие, демиурги логоса, светане, зеркалии, искатели, а мы называем однозначно и точно. – Хруфр поднял палец.

– Разрушители. Вот здесь, в этих шкафах, – последовал плавный жест в сторону шкафов, – разрушители. За какими бы символами они не пытались спрятать свою истинную сущность. Вам не терпится возразить, Доргис, но повторяю: вы – разрушитель. А мы этого не позволим. Вы меня поняли?

– Я не желаю разговаривать с убийцей, – ответил я. Я думал о том, как схватить со стола массивную пепельницу и запустить в голову Хрыкину У. Ф., да так запустить, чтобы ни о какой реанимации не могло быть и речи.

Хруфр медленно выпрямился, откинулся на спинку стула и холодно улыбнулся. Рука его потянулась к лежащему рядом с папкой карандашу и я воспользовался этим. Я рванулся к пепельнице – и больно ударился о невидимую преграду; меня и Хруфра разделяла прозрачная, но прочная стена.

– Сволочь! Убийца!

Я тер ноющие костяшки пальцев, а Хруфр, словно ничего не заметив, чертил на полях верхнего листа моего досье какие-то закорючки. Он был надежно защищен, этот убийца, и был уверен в своей неуязвимости. Эх, сюда бы мой пистолет… А помог бы мой пистолет?

Наконец Хруфр вновь холодно взглянул на меня и медленно покивал.