Время черной звезды

Проворный и ловкий, несмотря на свои габариты, он без особого труда загоняет Дмитрия в угол, моделируя ситуацию, подобную той, что имела место в казарме.

– Но ведь это делает его твоим должником, – замечает Дмитрий, уворачиваясь от тяжелого кулака. – Или не делает?

– Защищайся! – рычит Филимон. – Не прижимайся вплотную к стене. Держись от стены на расстоянии шага, понятно? Стой на месте и просто защищайся… Нет, не делает. Это я буду его должник, если пройду мимо.

Но Дмитрий не просто защищается. Иногда он позволяет себе контратаковать, на что партнер его реагирует одобрительным фырканьем.

– О’кей. Рассмотрим другую ситуацию. Когда не пятеро на одного, а один на одного, но весовые категории разные и степень подготовки – тоже.

– Я смотрю, кто искал этой схватки, – с непреклонной решимостью заявляет Филимон, как будто его мнение оспаривает целое собрание демагогов. – Кто ее начал: более сильный, более слабый или оба одновременно. Бывает, что более слабый вызывает на бой более сильного. Он готов быть побитым, покалеченным или даже убитым, но все равно идет и вызывает своего врага. В такое дело я не вмешиваюсь, потому что это дело чести. Ты когда-нибудь бился с тем, кто сильнее тебя?

– Я делаю это прямо сейчас, мать твою!

– Не зли меня, Дмитрий! – ревет Филимон, обрушивая на него очередную серию ударов. – Я тебе не враг! Защищайся. Еще! Стой, черт тебя подери! Держись на ногах. Внимательнее. Еще! Еще! Ты можешь.

Их поединки совсем не похожи на обычные тренировки. Это в самом деле жестко. Никаких поблажек. Теперь Дмитрию, привыкшему считать себя привлекательным внешне, плевать на собственную привлекательность. Теперь он все время ходит с разбитым лицом. Американец Гарри Додсон, инициатор того памятного нападения, ухмыляется – на всякий случай держась на безопасном расстоянии, – с такими друзьями врагов не надо. Он прав. Врагов не надо. Более того, сами враги тоже считают, что их не надо. И дело не только в том, что при малейших признаках конфликта с любым количеством участников за спиной худощавого русского тут же материализуется коренастый грек, но и в том, что сам русский загадочным образом изменился. В его движениях, походке, взгляде появилось нечто, заставляющее людей крепко подумать, прежде чем цепляться к нему.

Филимон хотел знать о Дмитрии буквально все. Он задавал миллион вопросов, считая, вероятно, что у друзей секретов друг от друга быть не должно.

– Что ты любишь больше всего в этой жизни?

– Свободу.

– Что ненавидишь больше всего? Чего не прощаешь?

– Себе или другим? – уточняет Дмитрий, понемногу приходя в себя после особенно трудного боя.

– И себе, и другим.

Ожидая ответа, Филимон смотрит на него взглядом инквизитора.

– Малодушия, – произносит он после небольшой паузы. – А ты?

– Все то же самое, брат. – Филимон протягивает лапищу, которой только что вышибал из него дух, и ласково касается его плеча. – Все то же самое.

В юности Дмитрия занимал вопрос, что же такое дружба. Однажды ему попалась книга, написанная христианским философом, чье имя вылетело у него из головы, в которой говорилось, что дружба начинается тогда, когда два человека вдруг обнаруживают, что видят одну и ту же истину. «Так не бывает», – подумал он и забыл о прочитанном. И вот, много лет спустя, вспомнил.

Вместе они прошли через Руанду, Джибути, пески Аравийского полуострова…

– Да, теперь это стало и моим личным делом тоже, – объявил Филимон, закончив перевязку. И свирепо уставился на своего друга. – Нравится тебе это или не нравится.

– Мне это не нравится, – улыбнулся Деметриос. Порез под бинтами еще немного побаливал. – Но я рад, что ты со мной.

Филимон ожесточенно потер пальцами висок.

– Когда я разыскивал для тебя информацию о твоей семье, я не предполагал, что ты захочешь… впрочем, ладно.

– А если бы предполагал?

– Ничего бы не изменилось. – Он развел руками. – Я продолжал бы разыскивать для тебя информацию о твоей семье. Твой выбор, друг мой. Но глупый старый Филимон спал бы спокойнее, если бы этот выбор оказался другим.

8

Иокаста слушала молча, не перебивая. И когда он закончил, не задала ни одного вопроса. Только фыркнула тихонько, как рассерженная кошка, откинулась на высокую спинку стула и, хмуря изящные черные брови, принялась вертеть между пальцев серебряную зажигалку. На ней было длинное трикотажное платье фиолетового цвета, такое темное, что при тусклом свете настольной лампы казалось черным, и колье из натурального жемчуга. Сидя напротив, Деметриос любовался нежным овалом ее лица с тонкими правильными чертами, длинными густыми ресницами, крошечными ямочками на щеках. Он видел, она злится, и это означало, что вскоре у них будет превосходный секс.

– Они пролили твою кровь, – тихо сказала Иокаста, и в голосе ее прозвучало злорадное удовлетворение. Глаза ярко блеснули. – Глупцы.

– Да, – кивнул Деметриос.

Медленно, очень медленно Иокаста протянула руку, он протянул навстречу свою, и пальцы их переплелись.

– Ты можешь переспать с ней, дорогой.

Он молчал.