Время действовать

Успею, пожалуй, перекусить. Но я остановился у ячейки и снова вытащил дискету. Фабричная этикетка, черная с серебряными буквами: 3М Double Side Double Density 96 tpi 747-0 soft sector.

Засовываешь это в щель компьютера и читаешь текст на экране. Больше я в компьютерных делах ничего не понимал.

Беата вздохнула, когда я склонился над ее письменным столом. Беата была для меня и «воля твоя, и царствие твое». Это она разрешала мне не приходить на работу и регистрировала мои сверхурочные. Я улыбнулся ей, чуть ли не уподобляясь собачке на задних лапках. Если б мог, и хвостом бы завилял.

— Послушай, — сказал я кротко, — кто у нас разбирается в компьютерах?

Беата подняла на меня глаза и неожиданно улыбнулась.

— И ничего больше? — сказала она. — А я была уверена, что ты попросишь отгул на завтра.

— Нет-нет, я человек бедный и охотно тружусь, чтоб заработать деньги. Если бы я был в штате, да еще богат и ленив, то давным-давно пригласил бы тебя поужинать.

Это она пропустила мимо ушей.

— Юлле, — сказала она. — Юлле просиживает тут ночи напролет у разных компьютеров.

Юлле. Прекрасно.

— А сегодня вечером он работает?

Она пробежала кончиком ручки по списку дежурств.

— Придет в шестнадцать, через час.

Превосходно. Еще один день моей жизни начал приобретать четкие контуры. Теперь можно и кофе попить.

Стокгольм. Мокрый, дождливый конец лета. Он пришел неожиданно, словно налетевший ливень.

Хотя вообще-то в Стокгольме именно в дождливую погоду люди на улицах выглядят веселее всего. Хорошенькие девушки, напряженно улыбаясь от страха промокнуть до нитки, бегут, лавируя между лужами, по мостовой. Нахальные парни с густым коричневым загаром смеются громко и смущенно, когда наконец попадают под крышу и могут стряхнуть капли с пиджаков. Люди улыбаются друг другу и дружелюбно кивают, сталкиваясь зонтиками.

Тепло здоровое, влага сочная, и ничто так не красит щеку, как слезы из облака.

Стокгольм — это город, который улыбается под дождем.

Мы летели по магистрали Кларабергследен в большом репортажном автомобиле. Шины шипели на блестящем асфальте. Правил Янне, он ехал, по привычке, быстро и нахально. Поисковая стрелка на шкале полицейского радио остановилась, чей-то голос, хриплый от атмосферных помех, начал зачитывать длинный список украденных машин. А Вилле в это время вякал что-то по радио из отдела иллюстраций.

Янне вздохнул и приглушил сводку новостей на третьей программе.

— Говорит пятьдесят шестой, Янне, прием, — сказал он в трубку.

Мы мчались по Хамнгатан. Люди стояли тесными группами повсюду, где находили укрытие — под маркизами или в подъездах. Те, что пересекали Королевский парк, бежали, прикрывая головы колышущимися газетами и пластиковыми пакетами.

— Вот увидишь, всю ночь будет лить, — мрачно сказал Янне.

Небо между каменными фасадами было темное. Я кивнул.

— Как ты сказал, Торпедные мастерские?

— Езжай через весь Шеппсхольмен, вниз к стоянке...

— А, знаю.

Финские актеры-любители не годились ни к черту. Зал был совершенно пустой. Вся труппа расположилась на сцене кружком. Артисты сидели на полу, подогнув под себя ноги, размахивали руками и монотонно что-то напевали. Это напоминало занятия йогой а-ля «Калевала», а слуховое впечатление было таким, будто собрались совы-алкоголички и устроили концерт.

Кроме того, режиссер точно знал, как именно их надо снимать. Мне пришлось просто сражаться за то, чтобы самому определять диафрагму.

Янне стоял в сторонке и забавлялся вовсю. Это было видно по тому, как он старался не двинуть ни единым мускулом лица. Мне предстояло выслушать все комментарии на обратной дороге в редакцию.

Я потратил целый час, чтобы отщелкать две катушки, а пойдут ли они в дело, еще неизвестно. Уже по пути к машине Янне подкалывал:

— Вот увидишь! Дадут целый разворот в воскресном приложении. Заголовок на шестнадцать колонок: «Любительство как откровение». Тебе бы надо было снимать аж прямо снизу!

— Садись в машину и газуй, — сказал я.

Вонючая это оказалась работенка. В газету ей не попасть, это уж точно.

Когда Янне продрался сквозь автомобильные пробки и подъехал к редакции, столовая была открыта. Брюквенное пюре оказалось хоть и водянистое, но все равно лучше, чем оценка финского любительского театра, которую выдавал Янне. На душе и совсем полегчало, когда он перешел к курсам акций.

— «Утренняя газета» котируется по сто восемьдесят крон, — сказал он, довольный. — Знаешь... я заплатил по сто тридцать за конвертируемые.

Ох уж эта акционерная идиллия — Швеция.

— «Вольво» идет по триста шестьдесят девять! — Янне колотил пальцем по столу. — А ведь некоторые, подумать только, покупали в январе по двести шестьдесят. Знаешь... деньги иметь теперь просто бессмысленно.

Короче говоря, светлое будущее нам гарантировано. Скоро никому не надо будет работать. Кроме, конечно, тех, что по временному найму.

Я так и не успел сказать ни слова про компьютерную дискету. Как только я появился в главной редакции, Юлле махнул мне рукой, подзывая к себе.

— Можешь не ездить на Росунду, — сказал он. — Нам сообщили о другом событии, и тебе надо прямо рвануть туда. Поговори с Бронко.