Время демографических перемен. Избранные статьи

При принятии такой как минимум «стабилизационной» логики масштабы миграции автоматически вытекают из размеров естественной убыли населения: они должны быть не меньше нее. А эти размеры могут оказаться настолько значительными, что реальная компенсация естественной убыли населения за счет его миграционного прироста становится маловероятной. Ежегодная естественная убыль, а в ближайшие годы, как отмечалось выше, – и убыль населения в рабочем возрасте приближается к 1 млн человек. Ежегодный прием такого количества людей в качестве постоянных жителей России сейчас едва ли возможен (по разным соображениям).

Правда, потребности экономики могут быть в значительной мере удовлетворены за счет временных гастарбайтеров, причем часть из них может рассматриваться в качестве кандидатов в постоянные с перспективой получения российского гражданства. Но проблема сокращения численности населения страны этим не снимается и сохраняет свою остроту.

С начала 1990-х годов, когда депопуляция России из маячившей на горизонте угрозы (она была предсказана демографическими прогнозами еще в советское время) превратилась в реальность, в общественном мнении резко усилилась тревога по поводу демографического будущего России. В язык журналистов и политиков вошло выражение «русский крест» – имеется в виду пересечение на графике опускающейся кривой числа рождений и поднимающейся кривой числа смертей.

Можно, однако, задать себе вопрос, насколько оправдано «присвоение» этой метафоры одной страной в условиях, когда естественная убыль населения становится все более и более распространенной чертой демографической динамики, по крайней мере европейской. Например, в 2003 г. она была отмечена в 17 странах Европы. А согласно среднему варианту новейшего прогноза ООН (2006 г.), в 2015–2020 гг. поднимающаяся кривая числа смертей пересечется с опускающейся кривой числа рождений уже для всех взятых вместе нынешних развитых стран мира, и раствор образовавшихся ножниц будет непрерывно увеличиваться[175]. И во всех этих странах будет нарастать острота проблем, связанных с компенсирующей (если смотреть с позиций этих стран) или перераспределяющей (если смотреть с глобальных позиций) миграцией.

Как ни парадоксально это звучит, несмотря на некоторые исключительные черты российской демографической ситуации: очень высокую смертность, особо сильно искореженную социальными потрясениями и войнами первой половины XX в. возрастную пирамиду, – в долговременном плане сходство демографических проблем России и остальных развитых стран более существенно, чем различия между ними. Сходство определяется как относительной синхронностью демографического перехода во всех этих странах, включая Россию (здесь он, правда, начался с опозданием, но все же имеет уже столетнюю историю), так и его асинхронностью в глобальных масштабах, предопределившей небывалую демографическую асимметрию современного мира.

Вызвавший эту асимметрию демографический взрыв в развивающихся странах, в основном на юге планеты, в свою очередь породил совершенно новую глобальную реальность. Мировой демографический переход вступил в свой новый этап (британский демограф Дэвид Коулмен говорит о «третьем демографическом переходе»), на котором совершенно иную роль приобретает международная миграция. Она как бы возвращает себе то изначальное значение, которое всегда имела в истории как механизм территориального перераспределения населения. Это значение было в немалой степени утрачено в последние 300 лет, когда сформировалась система современных европейских государств, а потом и колониальных империй, хотя нельзя сказать, что оно полностью исчезло – об этом свидетельствуют хотя бы заокеанская эмиграция европейцев в XIX–XX вв. и заселение ими новых огромных пространств. Тем не менее в европоцентрическом мире восторжествовали принципы «Вестфальской системы», в частности, принцип суверенного контроля государством своих границ, несовместимый со свободным перемещением крупных людских масс. Но сейчас этот принцип подвергается испытанию на прочность в условиях, безмерно далеких от тех, какие существовали в Европе в середине XVII в. после окончания Тридцатилетней войны и заключения Вестфальского мира.