Время для перемен

Но все равно прежде всего потребовалось убедить этого человека, что наше зелье не яд и мы не хотим отравить его соратника. Кажется, он нас принимает за людей, которых господин Баев называет странным словом «мафия». Одну каплю, нанесенную на кусок сырой печенки, мы скормили соседскому коту – и с животным не произошло ничего особенного, за исключением того, что он всю ночь исполнял под окнами арию на кошачьем языке «Приди ко мне, любимая, я все тебе прощу», как будто снова вернулся месяц март. Но это мне уже рассказал сам господин Сафаров, которому вопли животного не давали спать. После этого он поверил, что в худшем случае, если его боевой товарищ ни в чем не виновен, придется выслушать от того множество всякой ерунды, в том числе и то, что он в силу своего положения и так уже знает…

Самое главное случилось сегодня днем – там же, на квартире у Бориса Сафарова. Там встретились я, Борис Сафаров, Иван Гарванов и «случайно» явившийся чуть позже Теодор Паница. Он, разумеется, не собирался совершать покушение днем, потому что так его могли бы поймать… Он просто он приучал будущую жертву к своему присутствию, а еще его хозяина очень интересовали наши дела. Я принес предложение о поставке новой крупной партии оружия (в основном пулеметов Мадсена под патрон германской винтовки «Маузера») и большой партии самих патронов. А то бывает, что повстанцы вооружены кремневыми ружьями времен Очаковских и покоренья Крыма. Так им турок никогда не победить. Договорившись о месте и времени передачи груза, я предложил обмыть сделку и достал из саквояжа бутылку с ракией, а Борис Сафаров выставил на стол весьма разнотипные стаканы. Несколько капель зелья были заранее нанесены на дно и стенки сосуда, поставленного перед господином Паницей, и я щедро набулькал туда ракии. Потом – между первой и второй промежуток небольшой – и в дело пошел второй стакан, после которого глаза нашего «пациента» стали соловеть. Иван Гарванов в это время строгал твердую колбасу острейшим ножом – ломтики выходили буквально бумажной толщины. Жуя эту условную закуску, Борис Сафаров с напряжением ждал, кто скажет первое слово… и дождался.

– А ты знаешь, Борис, я должен тебя убить, – как-то медленно и проникновенно произнес Теодор Паница. – Яне (Санданский) сказал мне, что ты – зло, из-за которого нас преследуют неудачи. Вечно ты лезешь со своими головорезами туда, куда тебя не просят. Борис Сафаров туда, Борис Сафаров сюда. Вот так прямо возьму и убью тебя прямо здесь. Михайлу Даева по просьбе Яника я уже убил – тоже мне командир, плевал я на него…

С этими словами он потянул из карманов свои револьверы. Но мозгобойка не только развязывает язык, но и ухудшает реакцию и координацию. Я с интересом наблюдал за неуклюжими движениями предателя. Кажется, он даже запутался рукой с револьвером в правом кармане. Тем временем я пнул под столом по ножке его стула, за чем последовало громкое и беспорядочное падение. После недолгой борьбы клиент сидел перед нами на том же стуле, обезоруженный и связанный по рукам и ногам, и каялся, каялся, каялся во всех своих и чужих грехах. Он просто заливался соловьем – любо-дорого было слушать его откровения. Этот скунс много знал, и еще о большем догадывался. Как оказалось, австрийский след в этих делах был и турецкий тоже. Иностранные хозяева «левицы» поставили задачу любой ценой предотвратить избрание Великого князя Михаила на болгарский престол. Господин Санданский не был таким уж невинным патриотом, запутавшимся в методах, как его представлял себе господин Баев. А иначе ему бы и в голову не пришло исподтишка убивать своих боевых товарищей. А вот привело его к такому положению как раз неверие в собственные силы и помощь со стороны Болгарии. Один раз европейская дипломатия уже затолкала освобожденную Македонию обратно в объятья Османской империи, и леваки в среде македонских повстанцев думали, что стоит им освободиться, как это повторится снова. Не повторится – ибо цвет царствования сменился и государыня Ольга Первая это вам не Николай Второй. Пожив при обоих царствованиях, это я могу сказать совершенно определенно.

Когда господин Паница стал повторяться, мы влили в него остаток ракии, сдобрив ее дополнительной порцией мозгобойки, превратившей этого человека из говорливого попугая в кусок аморфного теста. Смертельно пьяного, его свели по лестнице и усадили в пролетку, на облучке которой сидел лично преданный Борису Сафарову человек. Мы отвезли господина Паницу за город, а там судьба его была печальна. Неглубокая яма, которую вырыли вызванные на это место суровые мужчины, и нож, перерезающий горло. Никто не имел жалости к предателю. Взявшийся убивать должен быть готов к тому, что сам будет убит. Впрочем, до самого конца этот человек в себя так и не пришел, что можно даже счесть за своего рода милосердие.