Время другое

Не вспомню: дышалось ли некогда чуточку легче?
Не тишь, а страшащая немость… взывай не взывай!
Осудит меня за печали всевышнее Вече…
Но примет заблудшую память отеческий край!

Домой!.. Восвояси, где здравый порядок житейский,
Где лихо ночи отпугнёт на рассвете петух.
В залатанной глиной печи всё дровишки да трески
Хрустят, усмиряя мой суетный норов и дух.

Отмыла от нечисти банька, что паром сырая,
И чистому телу рубаха сошла – в аккурат!
Березовый лист, на горячих камнях догорая,
Груди даровал земляничный блажной аромат!

И горы осыпались с плеч, и воспрянули плечи…
Равнинная ширь приняла мою суть без прикрас…
Легко… не припомню: дышалось ли некогда легче?..
И канула немость… и слышен спасительный глас!..

– Ну па-а-ап! Я же тебе уже говорила, что мы ещё не готовы: нужно дела на фирме привести в полный порядок, довести до ума дом… Ещё год до окончания университета…

– Дела на фирме никогда не будут «в полном порядке»! Год заочного обучения!.. И что за дурость с этим домом – До какого такого «ума» его нужно доводить – Неужели ты считаешь, что для ребёнка важно, будет над ним потолок клееный или натяжной – Это черт знает что за жизнь!

– Знаешь что?!

Знал. Сергей Григорьевич знал, что после этих слов дочь непременно бросит трубку: небрежно, наверняка с искренней обидой и негодованием: «Почему он так?». Этот разговор был из рода «дежавю» («уже виденное»): одни и те же слова, аргументы… Один и тот же итог.

Сергей Григорьевич нервно и нерасторопно подхватил с подоконника пачку «Winston», достал последнюю сигарету, открыл на балконе окна настежь, и, оказавшись всею головой и грудью на улице, выдохнул терпкий клуб дымовой серости.

А во дворе, заросшем многоэтажками, не происходило ровным счетом ничего стоящего внимания: незнакомые горожане торопились в разные стороны по разным делам. Клёны под окном пожелтели от августовской засухи…

«Это черт знает что за жизнь!» – немо повторил Сергей Григорьевич и закрыл окно. Нет, это было не беспокойство. Беспокойство не столь губительно, нежели равнодушие! Равнодушие и одиночество. Сергей Григорьевич жил один вот уже двенадцать лет. Жена ушла, дочь вышла замуж и… тоже ушла. Никаких важных дел, никаких особенных планов, и, судя по рассуждениям дочери в отношении материнства – никаких надежд…

– Дом довести до ума… Весомый аргумент! – уже вслух возмущался Сергей Григорьевич, – Три этажа со всеми удобствами – это не по уму, что вы! Двоим бы поместиться! Какие дети?.. Время другое… Какая откровенная глупость! Какой вздор!..

Другое… Конечно, другое. Всё другое… Как поспеть за всеми этими изменениями?..

Сергей Григорьевич соглашался с собственными рассуждениями и кивал головой в знак одобрения. Отчетливыми картинками стала прокручиваться в памяти будничность его деревенского детства, изменчивость периодов… Тогда не столь катастрофичными казались игры времени и обстоятельств, но чувство вовлеченности в эти игры сопровождало на всем пути.

Прохор Алексеевич был уважаемым целителем не только в своей деревне, но и средь соседних. Лечил заговорами, непременно с Божьей помощью. И все доверяли Прохору… Ещё бы: три класса окончил и даже получил Царскую грамоту! Правда не стоит забывать, что три класса школы при царе давали знаний куда больше современных трёх классов: арифметические задачки со степенями дед Прохор решал в уме за считанные секунды.

И только лопоухий внук Сережка не признавал дедово призвание, то и дело подтрунивая над стариком. Придут к Прохору с каким недугом местные – внук тут же под стол спрячется и ждет, пока дед начнет шептать – заговаривать. Сережка сидел, затаившись, ожидая упоминания одного единственного слова. А дождавшись, выкрикивал из-за стола глупую рифму:

– Бог, каб ты… – и давай деру.

– Ах ты, негодник! Вот я тебе сейчас!.. – оставшись с внуком наедине, не скрывал гнева дед Прохор. – Где мой дзяркач (веник из прутьев)!

А Сережке только того и надо было – с дедом «повоевать»: бежит, косолапые ноги заплетаются, а Прохор Алексеевич – за ним. Тогда Сережка закрывает и двумя руками держит дверь калитки, а дед, чтобы хоть как-то достать до зловредного внука, бросает через калитку дзяркач. Сережка тут же перебрасывает колючий веник обратно, и брызги озорного смеха будоражат всю округу.

– Что там твориться? – спросит кто-то из соседей.

– А это Прохорка с дедом воюют.