Время гарпий

Прямо через гостиную проходили призрачные колонны жрецов, рассыпавших вокруг себя лепестки цветов, таявших в воздухе, наполнивших дом чудесным ароматом. Будто издалека доносилась музыка и стройное пение, в котором невозможно было разобрать слов. На одних жрецах под просторными одеждами бронзой сверкали доспехи, а за плечами висели широкие палаши. Другие несли музыкальные инструменты, корзины с фруктами и жертвенных животных. Шествие завершал строй мистов-факельщиков в лавровых венках. За ними, едва сдерживая коней, выехал на колеснице грозный молодой гигант. Он кивнул головой с рассыпавшимися кудрями, немного выпустил вожжи, и кони рванули, растворившись вместе всадником в воздухе.

…Кличу Фемиду, блюдущую жертвы у смертных,
Ночь всестаринную я призываю и День светоносный,
Веру и Дику зову, беспорочную матерь Законов,
Рею и Крона зову и в пеплосечерном Тефию,
И Океана великого, и дочерей Океана,
Я и владычную силу Эона зову, и Атланта,
Вечное Время зову и Стикса священную воду,
Ласковых кличу богов, а с ними и Промысел добрый,
Демонов кличу благих для людей и гибельных смертным,
Демонов кличу небесных, земных, и воздушных, и водных,
С ними подземных и тех, кто в огне пребывает горящем,
Кличу Семелу и Вакха со всей его шумною свитой,
Кличу Ино, Левкотею, подателя благ Палемона,
Нику, чье сладостно имя, и с ней Адрастею царицу,
Кличу, Асклепий, тебя, овладыка, смягчающий боли,
Кличу Палладу, зовущую в бой, призываю все ветры,
Грома раскаты и Стороны света зову я четыре.
Кличу и Матерь бессмертных, и Аттиса кличу, и Мена,
Кличу Уранию я и Адониса кличу святого,
Кличу Начало и кличу Предел — он всего нам важнее,
Все вы явитесь теперь благосклонно, с отрадой на сердце
К жертвенным действам священным, к сему возлиянью честному.

За его последними словами по всему дому в воздухе начали вспыхивать искорки и повисли крошечные капельки, в каждой из которых был заключен целый мир. Капельки подплывали к самому лицу, в них с невероятной скоростью проносилось время, превращая каплю в ослепительно сверкавшую звездочку.

— Это волшебство? — спросила девочка, вглядываясь в одну капельку за другой.

— Волшебство лишь в том, что время сжато, а так там все обычно, — ответили часики усталым надтреснутым голосом. — Когда время замедляет ход или останавливается, тогда и кажется, будто ничего хорошего ожидать смысла не имеет. А когда время течет немного быстрее, как в книжках, например, тогда видно, что все уравновешивается, а вокруг не так уж мало настоящих чудес.

— А что такое — «возлиянье честное»? — поинтересовалась девочка, глядя, как по первому этажу проходят призрачные легионы странно одетых витязей.

— Обыденное течение жизни было принято прерывать пиром, особенно, накануне каких-то испытаний, а уж тем более — после них, — ответили часы. — И чтобы все это украшало свое время и краткий миг бытия, дом превращали в жилище муз особым заклинанием, а на пир звали все времена года и всех богов, чтобы они могли насладиться пиршеством, как священным действом.

— И у нас это сейчас будет? — спросила девочка, устроившись на ходившей ходуном лестнице, крепко ухватившись за балясины ограждения.

— У нас сейчас головомойка будет! — встревоженно отозвались часы. — Сейчас твоя бабушка сюда явится! Быстрее развяжи няню и садовника! Скажи, что пряталась под кроватью наверху!

— А пир? Я хочу на пир! — закапризничала девочка.

— Всему свое время, — торжественно пробили часы. — Придет и твое время! Вот тебе на память… Как День и Ночь!

И с этими словами перед девочкой появились две пачки — белая и черная.

— А все вернуть обратно ты можешь? — восторженно спросила девочка, поднимая перед часиками два заветных костюма черного и белого лебедя госпожи Тальони, которыми с детства грезила ее мама.