Время гарпий

– Где лебеди? — А лебеди ушли.
– А во́роны? — А вороны — остались.
– Куда ушли? — Куда и журавли.
– Зачем ушли? — Чтоб крылья не достались.

— Сегодня надо отодвинуть заботы на завтра! — обратился Хронос к Николаю. — А завтра будет новый, другой день… Который тоже надо прожить в полную силу! Ведь неизвестно, наступит ли он для тебя! Нельзя откладывать жизнь до завтра, что почему-то с легкостью делают в России с чужими жизнями… А Лебедь в небе не останавливается ни на минуту! Послушай-ка, она уже до Есенина добрались.

Николай обернулся к четырем дамам, но увидел на месте только трех, самая высокая побежала играть в салки с Мариной. А Эвтерпа, протянув руки к Геле и Игнатенко, страстно обнимавшимся за нависшей над берегом ракитой, снова декламировала вслух, твердо стоя на отвоеванных подушках.

Руки милой — пара лебедей —
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.
Если душу вылюбить до дна,
Сердце станет глыбой золотою.
Только тегеранская луна
Не согреет песни теплотою.
Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Шаги
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?
У всего своя походка есть:
Что приятно уху, что — для глаза.
Если перс слагает плохо песнь,
Значит, он вовек не из Шираза.
Про меня же и за эти песни
Говорите так среди людей:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей.

Он опять удивился, как природа откликалась на каждую поэтическую строчку. Лицо приятно охлаждал теплый ветер, доносивший до него аромат поздней махровой сирени и грушевой эссенции, которой сатиры кропили огромные подносы с песочными лебедями, обложенными цукатами и клубникой со сливками. И девушки с длинными, певучими руками каждым движением вторили стихам, за которыми таяли любовь, нежность и светлая печать предстоящей разлуки.

— Понятно, — быстро сказала присевшая рядом с ним Эрато. — Ты знаешь, что Игнатенко обвинение предъявили? Провели новую экспертизу по фальшивым бумажкам и предъявили! Значит, черед две недели суд. Они торопятся, чтобы не проводить экспертизу в присутствии Мылина. И от адвокатки Лисицыной ему избавиться не удалось.

— Да, знаю, — ответила ей Владимирская и кивнула в сторону озера. — Вон он! Хотя для принца чуточку низковат, на мой вкус, конечно.

— Принцы бывают разные, — заметила ей Эрато. — Бывают даже толстые и кривоногие. А там кто? Старшие музы? Понятно! А ты Полигимнию не видела?

— Пока нет, — пожала плечами Владимирская.

— Она должна быть здесь! Уж такого она не пропустит! — громко сказала Эрато.

— Ты знаешь, она же ездила в Германию, с Мылиным встречалась!

— Да ты что? — удивилась Владимирская.

— А по-моему, это она на скамейке под ивой! Посмотрите! Вся обложена подушками, — показал дамам Николай на плакучую иву, все ветви которой были усыпаны крошечными светлячками. — Давайте подойдем и прямо спросим!

Стоило им втроем подойти к иве, как со всех ее веточек вспорхнуло множество крошечных эльфов с прозрачными крылышками.

— Я знаю, о чем вы меня хотите спросить! — печально и строго сказала им Полигимния вместо приветствия. — Мылина видела, глаза совершенно больные! Мало сказать, глаза у него дикие! На коже ничего не заметно, но сам взгляд даже затравленный! И боится сейчас смотреть на свое отражение, держится за руку Даши, не отпускает. Она пошла, ему воды налить, он мне говорит: «Боже мой, каким уродом я стал!»

— А что-то по записям незаметно, — саркастически заявила Эрато. — Кожа стала ровнее, явно помолодела.

— Да что вы понимаете? — перебила ее Полигимния. — Я ему зеркальце вынула и сказала: «Голубчик вы мой, взгляните на себя! По-моему, замечательно выглядите!» Он вначале потянулся к зеркальцу, а как взглянул, сразу замолчал и больше ни о чем не разговаривал.

— При операциях на глазах двойной наркоз дают: общий и местный, — рассудительно произнесла Владимирская. — А если ему на самом деле столько операций сделали, он теперь до конца жизни ненормальным останется.