Время героев

Он вдруг сед и схватил кинжал, лежавший у изголовья. Зарифа тоже поднялась, прикрываясь лоскутным одеялом.

— Кто-то прокрался во двор, — шепнул Абдул-бек. — Я сейчас выйду.

Он ощупью снял со стены пистолет, бесшумно отодвинул засов, приоткрыл створку и выглянул. Два человека стояли в дальнем углу двора и подавали нечто тяжёлое наверх, на крышу, где уже стоял третий.

— Кто такие? — грозно крикнул бек, выскакивая на открытое место. Стоявшие внизу метнулись к дувалу, а человек на крыше выстрелил и промахнулся. Бек разрядил свой пистолет, неизвестный крикнул и полетел вниз. Абдул-бек кинулся было вслед бежавшим, но тут огромный столб пламени встал у него за спиной, на том месте, где только что была его сакля. Огненная рука схватила бека, перехватывая одновременно грудь и горло, подняла и швырнула далеко в сторону...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Новицкий опоздал, дверь в кабинет Ермолова уже закрылась. Но адъютант командующего, майор в егерской форме, хорошо знал помощника начальника канцелярии в лицо и приоткрыл перед ним створку. Сергей боком протиснулся в щель, опустился на оставшийся свободным стул и огляделся.

Огромное помещение, так хорошо ему знакомое, в этот раз показалось на удивление тесным. Более двух десятков офицеров и чиновников собрал Алексей Петрович для неотложного разговора о проблемах границы. В просветы между голов сидевших Новицкий разглядел горбоносый профиль Мадатова, рыжий, гладкий висок Вельяминова, крепкий затылок полковника Муравьева, заметил очки Грибоедова. Подумал, что Александр Сергеевич, должно быть, внутренне торжествует: сколько он доказывал командующему, что отношения с Персией должны быть осью всей политики в Закавказье, и вот события показывают, что он оказался прав безусловно.

Ермолов встал, и его львиная шевелюра вознеслась к потолку.

— Так из сообщения полковника Эксгольма мы можем заключить, что Аббас-мирза готов идти на открытый конфликт. Если персидские чиновники не хотят пропустить офицера Генерального штаба в Ленкорань, в город, принадлежащий Российской империи по духу и букве Гюлистанского трактата, ничем другим такую дерзость объяснить невозможно...

Ленкорань, как успел уяснить Новицкий из последнего разговора с Грибоедовым, была столицей Талышинского ханства, что отошла к России согласно мирному договору. Генерал Котляревский взял город холодным декабрьским днём в году 1812-м, как раз когда на западных границах империи русская армия уже гнала наполеоновские войска назад, через всю Европу, к Атлантике. Накануне нового года крепость пала, но карьера Котляревского на том и закончилась. Он был жестоко искалечен при штурме и вторую половину жизни проводил, не выходя из дома, выбираясь на двор только летом, только в ровную сухую погоду.

После падения Ленкорани персы заговорили о мире, и по Гюлистанскому договору среди прочих земель к России отошло и ханство Талышинское. Оно протянулось вдоль берега Каспийского моря от устья Куры на юг, словно наконечник копья вонзаясь в тело Ирана. Разумеется, подумал Новицкий, разглядывая настенную карту, разумеется, персы хотят вернуть эти земли. И, совершенно естественно, нам нет никакого резона соглашаться на их предложения.

— Петербург хочет мира с Персией, — продолжал между тем Ермолов. — Нам предлагают быть весьма осторожными в отношениях с Тегераном и тем паче с Тебризом[83]. Притом не указывают, до каких пределов осторожности мы можем откатиться с наших позиций.

Последняя фраза была произнесена тоном столь саркастическим, что слушавшие загудели, заёрзали, проявляя солидарность с чувствами главнокомандующего.

— Посланцы Аббаса-мирзы предлагают выкупить у нас и Ленкорань, и прилегающие к городу земли. Мы могли бы и согласиться, потому как у нас сейчас нет достаточных сил, чтобы защитить эту узкую полосу. Мы могли бы её отдать, с тем чтобы вернуть через несколько лет, принести на остриях наших штыков. Но Аббас, человек весьма хитрый, предлагает нам передать ханство Ирану явно, а деньги заплатить за него тайно. Так уронить честь Российской империи нам никак невозможно...

«Честь государства, — подумал Новицкий, — понятие эфемерное, ни взвесить, ни отмерить, ни оценить его никак невозможно. Но всем собравшимся в этой комнате ясно, что урон этой чести измеряется величинами существенными: десятками, сотнями, тысячами человеческих жизней. Уступи сейчас командующий Кавказским корпусом требованиям наследника персидского трона, и всем ханам и бекам в горах и предгорьях от Кубани и до Аракса, от Каспийского моря до Чёрного станет ясно, что Россия нерешительна, что она опасается и слабеет. А слабого — рвут по законам и волчьей стаи, и человеческой...»