Время героев

На шум из сакли выглянула женщина, увидела бека и отшатнулась в испуге. Весь закутанный в чёрное, на белом, высоком коне, да ещё против солнца, он показался ей Азраилом, ангелом смерти.

— Я не буду стрелять в чужом доме, — прорычал бек, не развязывая башлык, чтобы обожжённым лицом не напугать женщину ещё больше. — Где живёт Джембулат Таймиев?

Женщина, трясясь от ужаса, показала тощей рукой наверх.

— Но его нет там. Он должен вернуться завтра.

— Как я его узнаю?

Женщина молчала.

— Как я его узнаю? — повысил голос Абдул-бек.

— Он уезжал на гнедом мерине, — выронила женщина ответ, нужный абреку, и поскорей захлопнула дверь.

Ночь Абдул-бек провёл у скалы, выбрав подветренную сторону высокого ноздреватого камня; уложил Белого и сам прижался к тёплому боку коня, укрыв обоих от дождя буркой.

Ещё до рассвета он был в седле и проехал дальше, намереваясь перенять врагов вдали от аула. Когда он увидел селение Джембулата, понял, что смертью его детей Таймиев надеялся дать своим способ пережить ещё одну зиму. Он подумал об этом вскользь, не потому, что любая причина могла заставить его изменить решение. Но — понял врага, решившего умереть ради своей семьи.

Он ждал долго. Только когда солнце, скрывшееся за тучами, уже покатилось вниз, на плоскость, по тропе спустились два всадника. Второй ехал на гнедом мерине, байгоровской породы, как определил намётанным взглядом бек.

Он выехал из укрытия и крикнул, перекрывая шелест дождя, что не прекращался со вчерашнего вечера:

— Я ищу Джембулата Таймиева!

— Ты нашёл его! — крикнул второй задиристо, а первый молча потянул из чехла ружьё.

Но бек уже приготовил винтовку и скрывал её от дождя под буркой. Хлопнул выстрел, первый всадник, так и не успевший прицелиться, покатился под копыта коню; второй же, Таймиев, осознав, кто стал на его пути, повернул было коня. Но Белый, застоявшийся за день, легко нагнал гнедого, утомлённого долгой дорогой, и с налёта ударил плечом в плечо. Оба упали, и конь, и всадник; но гнедой поднялся и поскакал дальше, а Таймиев, перекатившись несколько раз по камням, остался лежать.

Абдул-бек спрыгнул вниз и бросил поводья, зная, что Белый останется рядом. Ногой он перевернул врага на спину и наступил сильно на грудь, нацелив в голову пистолет. Таймиев поднял веки и посмотрел снизу вверх взглядом, ещё затуманенным болью.

— Кто послал тебя? — спросил Абдул-бек.

— Дети, дети послали, — прохрипел Джембулат и одной рукой достал из-за пазухи мешочек с деньгами. — До весны дотянуть, только до весны дотянуть бы.

Абдул-бек сильнее надавил ногой, и пленный закричал, забился; на губах его запузырилась розовая пена. Очевидно, при падении сломалось ребро, и осколок его проткнул лёгкое.

— Кто заплатил тебе за смерть Абдул-бека? Отвечай и умрёшь быстро, — обещал бек.

Свободной рукой он достал кинжал и остриём уколол Таймиева в пах.

— Аслан-хан... Аслан-хан хотел отомстить за своего брата... И русский... Русский приезжал к Аслан-хану.

Тот русский, что бежал от тебя и Джабраил-бека... И дети, дети мои! — завыл Таймиев с какой-то нелепой последней надеждой пытаясь поймать взгляд своего убийцы.

Абдул-бек потянул спусковой крючок и, не глядя на то, что ещё секунду назад было человеческой головой, взметнулся в седло. Но через несколько шагов повернул Белого и, свесившись с седла, забрал из руки мертвеца мешок с золотом. Поднялся в стременах, размахнулся и швырнул нечистые деньги как можно дальше за край обрыва. «Если умерли мои сыновья, — мрачно подумал он, — зачем же тогда жить отродью Таймиевых?» — хлопнул Белого по шее и поскакал прочь...

III

Костёр горел до рассвета, и всю ночь Новицкий глядел сквозь кустарник, как пульсируют языки пламени над сухими стволами, уложенными рядком. Сидел в холодном, сыром осеннем лесу, привалившись к шершавому стволу огромного суковатого дуба. Овчинный полушубок он держал на коленях, прикрывая от сырости полки заряженных винтовки и пистолетов. Бурку он положил на поляне, завернув её так, что со стороны должно было бы показаться, что беспечный человек улёгся вздремнуть, погреться рядом с огнём, не принимая в расчёт, что проснуться ему, скорей всего, уже не придётся. На самом Сергее надета была, поверх рубахи с бешметом, одна черкеска, но он не ощущал холода. Его познабливало, но лёгкая нервная дрожь сделалась ему привычной с того страшного сентябрьского дня.

Тогда он с утра засел за работу, решив воспользоваться вынужденным одиночеством, чтобы завершить, наконец, записки о своём плене. Софья Александровна своими уколами разбудила в нём литературное честолюбие. Ему мало уже было одних донесений Георгиадису и реляций Рыхлевскому с Вельяминовым. Он мечтал уже вновь увидеть свои тексты на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», показать их той же Мадатовой и Грибоедову. Александр Сергеевич, знал Новицкий, отличался не только на дипломатической службе, но и составил себе определённую славу как автор нескольких одноактных комедий. Кроме того, до Тифлиса уже донеслись слухи, что Грибоедов в Петербурге читает в салонах новую свою пьесу, и та имеет успех решительный.