Время горящей спички (сборник)

— Какой рынок? Только что в докладе сказали, что демократия в рынке и не ночевала. Рынок в России позволяет сжирать конкурентов, травить людей некачественными продуктами, ширпотребом подпольных фабрик. Рынок — место действия жадности и корысти. А что такое рынок для культуры? Выставки похабщины, издевательство над всем святым? Порнография кино и театра. А что такое рынок для религии? — Я помолчал. — Думаю, что ничего нового я вам не сказал, и поэтому прошу возможности откланяться. С вашего позволения.

Я встал. Никто не удерживал. Дверь предо мной распахнулась. За дверью стояли Лора и Вика. Дверь за мной закрылась

— О-о-ой! — громко и горестно воскликнул я, да так, что они испугались.

— Что, что с вами?

— Главный итог двадцатого века то, что Россия бессмертна. Вот это предложение забыл сказать. Может, раз в жизни дали серьезную трибуну, а я забыл. Вернуться уже неудобно. А?

— Да уж, — посочувствовали сестры. — Тут главное — не подумать, а вслух сказать: тут же везде аппаратура, запись. Россия бессмертна?

— Как иначе? Она — Дом Пресвятой Богородицы, подножие Престола Царя Небесного.

— Так как же тогда Судный день? Все же провалится, все же сгорит. Или я не так поняла, мне книжку старец давал про Страшный суд? — это спросила умная Лора.

— Да-да, суд-то Страшный будет же, так ведь же? — это добавила Вика.

— Куда денешься, будет. Но вот Россия как раз его и пройдет.

— Тогда перед судом вся сволота сюда и приползет.

— Правильно Лорка догадалась? — спросила Вика.

— А откуда сволота узнает про суд? — резонно спросил я. — Ну что, красны девицы, отпустят меня ваши добры молодцы?

— Даже на вездеходе, — сказали они. — А хотите еще послушать, о чем они после вас говорят? — Лора потыкала пальчиком в клавиатуру. На экране, в затемнении плавали тени голов. Голос докладчика был хорошо слышен.

— …пора обсудить планы перехода цивилизации избранных на запасные площадки.

— А Земля? — спросил кто-то.

— Ну, это просто — сместим земную ось. Ядерные заряды на обоих полюсах, один слева, другой справа, и качнем. Поможем ихнему Господу, ускорим день Икс, они его Страшным судом зовут. Вы же сами видите, как их ни воспитывай, они от Христа не отступятся.

Не говоря ни слова, я пошел к выходу, по дороге сдирая с себя пиджак. В коридоре остановился и, не стесняясь Вики и Лоры, дежуривших у дверей, снял дорогие брюки и попросил свои прежние наряды. Мне вынесли все мое, и куртку, и лыжи, и валенки.

Меня не держат, но и домой не везут

У крыльца стоял новехонький сверкающий снегоход. Дверца в выпуклом боку откатилась, обнаружив тоже новенькие внутренноссти. Я торопливо, даже не подумав, что уезжаю не простясь ни с кем, вошел в кабину, отделенную от водителя матовым стеклом, и меня лихо повлекли через темное пространство леса и сугробов. И везли довольно долго. Что ж это? Я и на лыжах добрался бы быстрее.

Но вот снегоход тормознул, потом опять немного проехал, снова остановился и замолчал. Дверца кабины отошла в сторону. Два человека в униформе, но уже в другой, в более дорогой, меня пригласили выйти:

— Лыжи оставьте.

Приходилось покоряться. Невысокое серое здание без окон напоминало какое-то хранилище. Молча вошли в открытые двери, ввели в лифт, нажали кнопку. Лифт ощутимо провалился и долго, мне показалось, падал. Мягко приземлились и оказались в просторном вестибюле. Мне вежливо указали на дверь, за которую уже не сопровождали. Дверь открылась сама.

Человек с легкой сединой в черных волосах, в зеленой рубашке под серой шерстяной кофтой, протянул мне руку. Пригласил сесть:

— Даже и кофе не предлагаю. Задержу не надолго. И дела никакого нет.

— Если дела нет, зачем тогда встреча? — спросил я. — Положение неравное: вы знаете обо мне все или многое, я о вас ничего.

— Хорошо, представлюсь. Я — кукловод кукловодов. Итак, речь о Церкви. Понравится ли вам утверждение, что Церковь в России уже как частная лавочка, да и не только в России? Но в России помногочисленней и поживее. Но это временное оживление после тысячелетия Крещения и прихода свободы. Уже идет отпадение, сокращение числа верующих.

— А мне кажется, наоборот, — возразил я.

— Не обольщайтесь. Соединение с Зарубежной церковью результатов не дало. Ждали усиления религиозного чувства. А оно падает.

— Опять не согласен. А постоянное увеличение участников Крестных ходов?

— Агония. В любом случае Церковь обречена.

— Почему обречена?

— Сужает свободу.

— Какую? Разве кто-то отменил свободу воли? А свободу вседозволенности и надо сужать. Это показала демократия: в ее свободе растет все, кроме нравственности. Церковь противостоит разврату, а демократам это не нравится. Вывод — они развратны сами.

— Допустим, наполовину согласен. Только вы имеете в виду свободу, еще не взятую в рамки закона. Поправим.

— Демократия неисправима. Она жадна, а жадность — наркотик. А наркомания — болезнь. А больные, не хотящие лечиться, сходят на нет.

Он немного прошел по кабинету: