Время и боги

Туда и сюда, из стороны в сторону ветер швырял и раскачивал кости и душу Тома – за то, что многажды грешил он на королевском тракте противу королевских законов; и вот, отбрасывая тени, с фонарем сквозь тьму, явились, рискуя жизнью, трое друзей, коими душа Тома заручилась прежде, чем повисла в цепях. Так из семян Томовой души, что сеял он всю жизнь, выросло Виселичное Древо, на котором в свой срок созрели гроздья железных цепей; а вот из семян, которые он беззаботно разбрасывал там и тут, – где добродушную шутку, где несколько веселых слов – выросла тройственная дружба, неспособная предать его кости.

И вот трое друзей приставили лестницу к дереву, Пульони вскарабкался наверх с мечом в правой руке и, добравшись до верхней перекладины, рубанул по шее под железным ошейником, и еще раз, и еще. И вот наконец и кости, и старая куртка, и Томова душа с грохотом рухнули наземь, а мгновение спустя и голова его, что так долго несла одинокое бдение, отлетела от раскачивающейся цепи. Уилл и Джо собрали все, что упало, а Пульони проворно соскользнул вниз по приставной лестнице, и уложили они поверх лестничных перекладин жуткие останки своего друга, и поспешили прочь под проливным дождем, страшась призраков в сердце своем – и с воистину ужасной своей ношей. К двум часам ночи они вновь спустились в долину, куда не задувал пронизывающий ветер, но прошли мимо разверстой могилы прямиком на кладбище с его надгробиями, – прошли со своим фонарем, и с приставной лестницей, и с бренными костями, наваленными поверх нее, – костями, которым по-прежнему принадлежала дружба Уилла, Джо и цыгана Пульони. А тогда эти трое, укравшие у Закона подобающую и причитающуюся ему жертву, еще раз согрешили ради того, кто по-прежнему был им другом, и с помощью рычага расшатали и извлекли мраморную плиту-другую из священной усыпальницы Павла, архиепископа Алоиса и Вайанса. И достали они оттуда кости архиепископа, и унесли их, и бросили в алчную пасть свежевыкопанной могилы, и снова засыпали яму землей. А останки, уложенные поверх приставной лестницы, они переместили, пролив слезу-другую, внутрь огромного белого склепа под Крестом Христовым и задвинули мраморные плиты на место.

Оттуда душа Тома, очищенная и благословленная, восстав из освященной земли, на рассвете унеслась вниз по долине и, ненадолго помешкав у домика своей матери и в любимых уголках своего детства, умчалась дальше и достигла обширных равнин за пределами хуторов и сел. Там-то и повстречалась она со всеми добрыми помыслами, что когда-либо рождались в Томовой душе, и полетели они вместе с душою на юг, распевая по пути, и вот наконец с песнями достигли Рая.

А Джо, и Уилл, и цыган Пульони возвратились к своему джину, и вновь принялись грабить да шулерствовать в трактире с сомнительной репутацией, и ведать не ведали, что в грешной своей жизни совершили один-единственный грех, вызывающий улыбку на устах ангелов.

В сумерках

Когда мы опрокинулись, в шлюзе теснилось множество лодок. Я полетел за борт спиной вперед и погрузился на несколько футов, прежде чем заработал руками и, задыхаясь, поплыл было наверх, к свету, но ударился головой о киль чьей-то лодки и снова ушел под воду. Почти тотчас же я снова рванулся к поверхности, но, не успев вынырнуть, опять врезался головой в днище и опять канул на дно. Я запаниковал и перепугался до смерти. Мне отчаянно не хватало воздуха, и я знал, что если наткнусь на лодку в третий раз, то уже не выплыву. Утонуть – страшная смерть, невзирая на все уверения в обратном. Моя прошлая жизнь даже не приходила мне в голову, зато вспомнилось великое множество всяческих пустячных мелочей – все то, чего я уже не сделаю и не увижу, ежели захлебнусь. Я поплыл вверх наискось, надеясь обогнуть злополучную лодку, преградившую мне путь к поверхности. Внезапно все лодки в шлюзе над самой моей головой предстали глазам моим с удивительной отчетливостью – их изогнутые глянцевые борта, каждая царапина и каждый скол на днище. Заметил я и несколько зазоров между лодками, где можно было бы всплыть на поверхность, но мне подумалось, что не стоит и пытаться, и я напрочь позабыл, зачем мне это было надо. И тут все до одного пассажиры лодок перегнулись через борт: мне были хорошо видны мужские костюмы из светлой фланели, и разноцветные цветы на дамских шляпках, и даже мельчайшие детали платьев. Все эти люди глядели вниз, на меня; а затем дружно заявили друг другу: «Оставим же его», – и все лодки уплыли вместе с пассажирами; теперь ничего надо мною не было, только река и небо, да по обе стороны от меня над илом колыхались зеленые водоросли, потому что я каким-то образом снова погрузился на дно. Река текла себе и текла, и журчание ее было не вовсе лишено приятности для слуха, и тихонько перешептывались тростники. Но вот шум реки облекся в слова, и услышал я: «Нам пора дальше, к морю; оставим же его».