Время игры

Как известно, гомеостат обеспечивал сохранение постоянства внутренней среды и физическую целостность организма при воздействии на него любых неблагоприятных факторов, за исключением одномоментного полного разрушения тела и, главное, — мозга.

Во всех же остальных случаях гомеостат гарантировал своему носителю регенерацию поврежденных органов, причем со скоростью, адекватной возникшей угрозе.

То есть при огнестрельном поражении сердца его функции восстанавливались быстрее, чем человек должен был умереть от прекращения кровообращения, а раздробленная нога могла срастаться и сутки, и двое.

Вообще-то гомеостат предназначался для постоянного ношения, тогда он полностью настраивался на биохарактеристики владельца и заботился о нем ежесекундно, в профилактическом режиме. Нашим же героям приходилось использовать его по преимуществу как аппарат экстренной и интенсивной медицинской помощи.

Вот и сейчас Шульгин, закрыв рану фон Мюкке тампоном и заклеив пластырем, застегнул на его запястье черный браслет с мерцающим на матовом экране широким желтым сектором.

Его размеры показывали, что, хотя жизнь пациента в данный момент вне опасности, степень нарушения жизненных функций превышает 50 процентов.

— Кажется, я могу вас поздравить, — сказал Шульгин, вытирая руки смоченной в спирте салфеткой. — Жить вы точно будете, о прочем же станет ясно несколько позже. А теперь вам нужно поспать. Возле вас подежурит мой слуга.

— Я и вправду чувствую себя гораздо лучше, — попытался улыбнуться капитан.

— А как же иначе. Чтобы стало совсем хорошо — спите, — он осторожно перевернул пациента на спину, поудобнее устроил его голову на плоской, набитой не то сеном, не то водорослями подушке, укутал двумя одеялами. После чего сделал перед лицом фон Мюкке несколько пассов ладонями.

Глаза раненого закрылись, и он задышал тихо и ровно.

В капитанской каюте его ждал Славский. Один. Куда делись его люди, Сашка интересоваться не стал. Спят в трюме, наверное, на старых парусах или мешках с грузом.

— Налейте стаканчик, коллега, — попросил Шульгин, присаживаясь на край койки и без всякого труда изображая усталость хирурга после трудной операции.

Они выпили вдвоем, закусили четвертушками хрустящей и невероятно горькой луковицы.

— Вы удивительно легко перенимаете наши национальные традиции, — усмехнулся Славский.

— Что русскому здорово, то немцу смерть? — тоже улыбнулся Шульгин. — Так я же не немец. А в путешествиях мне приходилось есть и пить такое, от чего, уверен, вас стошнило бы при одном виде. Вот, например, пиво пембе. Африканцы его готовят так…

— Спасибо, не надо продолжать. Майн Рида я тоже читал. Так что там с нашим немцем?

— Жить будет, — ответил Сашка ритуальной фразой.

— Не сочтите за лесть, но вы меня все больше и больше восхищаете, господин Мэллони. И тем самым до определенной степени рассеиваете мои подозрения.

Шульгин позволил себе надменно улыбнуться.

— Боюсь, что в ваших словах звучит не столько лесть, сколько вам самому не до конца понятная бестактность.

— Отчего же так? — искренне удивился Славский. — Я ведь из самых лучших побуждений…

— Об этом и речь. Вы вообразили, будто перед вами какой-то там шпик, агент не знаю уж каких именно спецслужб, избравший себе для маскировки личину иностранного путешественника.

Потом убедились, что мои способности и возможности несколько превосходят понятный вам стереотип, и решили мне об этом сказать, думая, что мне приятно услышать хвалебное слово из уст такого, как вы…

— А теперь я могу расценить ваши слова как оскорбление…

— Зачем же? Я действительно имею о себе устойчивое мнение, которое не в силах поколебать ни в ту, ни в другую сторону даже особа королевской крови.

Сегодня я составил представление и о вас, как о человеке, занимающем определенное положение в… не знаю, каком обществе и какой организации.

Возможно, оно вполне достойное. Меня это не касается, как не интересуют ваши дела и ваше мнение обо мне.

Случилось так, что на короткий срок наши пути пересеклись. Я поступил так, как счел нужным. На этом все.

Надеюсь, очень скоро мы расстанемся, поскольку невмешательство в дела аборигенов — мой принцип. За очень редкими исключениями…

Наверное, Сашка достиг своей цели, потому что Славский несколько даже увял. Впрочем, не он первый, не он последний.

Шульгину самому неприятно было видеть очередное подтверждение объективной, увы, истины.

Как повелось с допетровских еще времен, русский человек всегда почти терялся, сталкиваясь с британским высокомерием, даже вполне корректным.

Срабатывал генетический стереотип, ежели независимо от чинов и титулов один — «раб божий» и «царский холоп», а за вторым восемьсот лет «хартии вольностей» и «хабеас корпус», то о чем еще говорить? Но этот ведь вроде бы дворянин, старший офицер престижного полка. У Шульгина шевельнулось первое подозрение…

— Другое дело, — решил он подсластить пилюлю, — что в данный момент мы волею судьбы вынуждены делать одно дело, поэтому можем рассматривать друг друга как равноправных партнеров, и в этом случае оценка личных качеств друг друга достаточно существенна.