Время итогов

И начнется неторопливый разговор о работе, ну, а потом уж, как-нибудь исподволь, то одно, то другое спросишь, и собеседник незаметно расскажет и про себя.

Люди. Сколько я их увидал, разных — и веселых, и сумрачных, и добродушных, и строгих, и упорных, и таких, что на все им наплевать, и видавших виды солдат войны, и только начинающих жить.

Вот мне рассказывает старик о своей семье. Один сын погиб на войне, второй от взрыва стал эпилептиком, по двадцать раз бьет его за ночь, а старший — герой, вывел из окружения тринадцать офицеров и генералов. Отцу прислали благодарность за воспитание.

Впечатлений набиралось так много, что они сами просились в рассказы... Вот как появился один их них — «Мать».

Это было в Лужском районе, зимой. Зашел на постой в один дом и увидал на столе зеленый лук, а на улице мороз. Разговорил хозяйку, и рассказала она, как растила в войну зеленый лук для госпиталя, в Ленинград. «А кругом фашисты лютуют, — партизаны рядом. По-за печкой хранила корыто зимой. В нем лук растила. Соберу перья и через партизан отправлю. И новое корыто затеваю. То у окна постоит, то за печку спрячу. Раненым нужна зелень. А может, и мой сын там».

В другой деревне слышу рассказ о том, как одна колхозница «истопила печь с угаром, чтоб фрицы околели». Расстреляли ее за это. В третьей деревне председатель колхоза — женщина.

— Мужиков всех повыбила война с наших мест, вот и пришлось взяться не за свое дело. Одни бабы, куда денешься, — рассказывает она. — Тут бы мужика, чтобы рука у него твердая, да грамотного, а я что, баба...

Но я потому и приехал к ней, что у нее в колхозе порядок. Это она надумала для многодетных вдов-матерей общий дом — погорельцы они.

И вот понемногу отовсюду набирается материал для рассказа. Возникает образ женщины, емкий, вбирающий в себя все лучшее, что мне довелось увидеть и услышать о ней в поездках. И тут начинается поиск сюжета. Образ ясен. Но сама о себе женщина не будет рассказывать. Кто-то другой должен об этой женщине рассказать. Но кто? Да, видимо, тот, кто хорошо ее знает. Значит, кто-то из родни или соседка. Но кому о ней расскажет этот «кто-то»? Постороннему человеку? Тогда не будет той эмоциональной силы, которую бы мне хотелось вложить в рассказ. Тогда кому же? Тому, кто дорог матери и кому дорога она. Сын! Но если сын, то значит, его во время войны с ней не было. Причем до войны мать была совсем другой — тихой, незаметной. Это война подняла ее на подвиг. Значит, во время войны сына с ней не было? Где же он был? Если на фронте? Можно... Но еще лучше, если он не был на войне, хорошо бы он в чем-то виноват был перед ней...

И вот постепенно вырисовывается сюжет.

Василий Митрохин едет с Дальнего Востока, где пробыл всю войну, работая на электростанции, к больной матери. Не сразу он собрался к ней, — два года прошло, как война кончилась, а мать звала его... «Но теперь все хорошо, — думает Василий, — приеду, заберу к себе». Но мечтам его не дано сбыться. Мать в живых он не застает, и соседка тетя Дуня все рассказывает ему о матери, и как она говорила бабам, чтоб те зеленый лук выращивали, и как истопила баню с угаром, и как построила дом многодетным матерям.

Писал я рассказ в редакции, во время работы. Заведующий отделом сельской молодежи Михаил Красихин изредка неодобрительно поглядывал на меня, зная, что я пишу рассказ, а должен бы писать статью в номер. Я замечал его взгляды, торопился, понимая, что спешить не надо бы, что надо бы писать статью для газеты, но оторваться не мог.

Рассказ уже давно был «ясен» мне, наверно, потому писался он легко. И вот я закончил его. Чтобы как-то оправдаться перед своим строгим, но доброжелательным по отношению ко мне завом, я попросил послушать рассказ. И начал читать, волнуясь, еще сам находясь под горячим впечатлением написанного. Красихин слушал. Он ни разу не перебил меня. Внимательно выслушал до конца и, ни слова не сказав, ушел. Не было его больше часа, и все это время я ждал его и не понимал, почему он ушел, не сказав мне ни слова о рассказе.

Еще более удивило меня, что когда он вернулся, то опять ничего не сказал мне, сел за свой стол и принялся за работу.

— Что же ты ничего не сказал про рассказ и ушел, — не вытерпел я. — Как рассказ-то?

— Я ходил матери деньги посылать, в деревню, — не подымая головы, негромко ответил Красихин.

Более высокой оценки я никогда ни от кого не получал, хотя потом рассказов мною было написано около сотни.

Однажды ко мне подошел Павел Зенин.

— Как-то нескладно получается, — сказал он, — работаешь в газете, бываешь на комсомольских конференциях, а сам беспартийный. Надо вступать в партию...

Кроме того что заведовал отделом, он был еще и секретарем партийной организации.

После его слов меня будто жаром обдало. Я не знал, что и ответить. Снова всплывало прошлое. Рассказывать об этом нелегко, но и молчать нельзя. И я решил все рассказать, как оно было.