Время итогов

— А как в кавалерийской атаке отличить своего от чужого, если нет никакой формы, а и те и другие в гражданской одежде?

— Кричи: «Свой!» — ответил старик.

— Ну, а если не крикнул.

— Располовиню! — азартно махнул рукой Спиридон Никифорович.

— Подожди, подожди, — остановил я его. — А если это скажем, я?

— Располовиню!

— Ну я, ладно. А если твой сын?

Спиридон Никифорович на мгновение задумался и тут же взмахнул рукой:

— Располовиню!

— Ну, а если Шолохов?

Он чуть отпрянул, всмотрелся в меня и твердо сказал:

— Располовиню! — После чего уснул.

Проехав немного, остановились. Я вышел поразмяться.

— Ну, как там ефрейтор? — спросил Михаил Александрович.

— Спит, — ответил я.

— Ну, тогда садись к нам.

Он ехал с Марией Петровной.

Я сел в их машину, и поехали дальше.

— Ну что, как он, чего рассказывал? — спросил Михаил Александрович.

— Да ничего особенного, только я вот заинтересовался. Как, спрашиваю его, отличишь своего от чужого в кавалерийской атаке?

— Ну-ну, — оживился Михаил Александрович, предчувствуя нечто занятное.

— Ответил, кричи «свой!». А я говорю, а если не успел? Располовиню, говорит. Ну, а если, скажем, это я был? — спросил я его. Располовиню! — Тут Михаил Александрович крутнул головой и засмеялся. — Ну, а если это твой сын? Располовиню! — Михаил Александрович чуть не закашлялся от смеха. — Ну, ладно, говорю, а если это Шолохов? Располовиню! — Михаил Александрович нахмурился и отвернулся, стал молча глядеть в окно. Не понравилось...

Уехал я из Вешенской переполненный впечатлениями, обласканный приветами щедрого шолоховского сердца, уехал душевно обогащенный, с полным сознанием какой то новой высоты своей ответственности и в писательской и в редакторской работе.

В другой раз я пробыл в Вешенской восемнадцать дней. Мне давно уже пора было ехать в Москву и в Ленинград по делам, но Михаил Александрович со дня на день откладывал мой отъезд: ему необходимо было что-то поправить во второй книге «Поднятой целины», ее уже можно было бы печатать, труд завершен, но он не спешил отдавать ее, всматривался в каждую фразу, думал, трогал слова.

— Сегодня закончу, и завтра вместе поедем, — каждый день говорил Михаил Александрович, и в ожидании того дня, когда мы поедем, я стал писать рассказ. (Любопытно, сюжет его мне приснился давно, у меня на даче. Я проснулся и, боясь заспать, встал и записал его.) Трудно писался этот рассказ, каждое слово казалось не тем, каким бы должно быть в этом доме, где рядом, за стеной, трудится Шолохов. Но рассказ все же был написан. Назывался он «В ее городе».

— Почитай, — как-то вечером сказал Михаил Александрович.

— Он еще не готов, — ответил я. И в тот день, верно, рассказ еще не был совсем готов.

— Ну-ну, — ответил Михаил Александрович.

Прошло два дня, и он опять напомнил о рассказе. Я уже мог бы его прочитать, закончил, но мне стало страшно, к тому же в памяти возник один вечер. Это было в Москве. Михаил Александрович рассказал два изумительных по силе впечатления и обилию потрясающих деталей рассказа, которые, к сожалению, никогда не будут написаны им на бумаге, — один про коня и второй из времен гражданской войны. Их невозможно было слушать без волнения. Шолохов — могучий рассказчик, рассказывает так же, как и пишет, с глубинами душевного состояния героев, достоверно зная материал, с громадной любовью к человеку и прощая и наказывая его за добро и зло, как в самой жизни.

— Почему вы их не напишете? Они же готовые. Их надо печатать! — сказал я.

— Нет, — словно всматриваясь в прошлое и думая о будущем, вздохнув, не сразу ответил он. — Я опоздал с ними... Теперь надо другое.

Эти слова следовало бы выбить на мраморе золотыми буквами в назидание многим и многим писателям, чтобы знали: нужно ли сегодня то, что они пишут!

Я так и не осмелился прочитать свой рассказ и жалею, до сих пор жалею... Какую я упустил редкостную возможность, чтобы мой рассказ в рукописи послушал Михаил Шолохов.

— Вот все шлют книги с дарственными надписями: «На Ваш строгий суд», — как-то вскоре, разбирая очередную почту, сказал Михаил Александрович. — А как я могу судить, если книга ужо вышла, тут я ничем помочь не могу, другое дело — рукопись.

Я понял: это упрек мне, и все же и тут не решился рассказ. Страшно было... А ну не понравится. Что тогда? Тяжело мне станет... Но позднее прислал другой — «В родных местах». Но получилось так, что быстро Михаил Александрович прочесть его не смог: дела писательские, дела депутатские, поездки за границу, — все это требовало времени, и когда я в Москве встретился с ним, то рассказ уже был напечатан в «Неве». К этому дню Михаил Александрович только что вернулся из Америки,

— Вот приеду в Вешки, сразу и прочту, — сказал он мне при встрече.

А через день после его отъезда появилась в «Литературной газете» статья «Именем солдат», в которой рассказ подвергался резкой критике.