Время изоляции, 1951–2000 гг.

Вот так и в «Оттепели» – Эренбург первым почувствовал, что главной проблемой сталинизма было табуирование человеческого, и первым заговорил об этом. «Оттепель» – не возвращение к ленинизму, к партийной правде, даже не возвращение к демократии, которой никогда не было в России, не к чему возвращаться. Нет. Это возвращение к тому, что разрешены человеческие реакции. Как в сборнике стихов Марины Бородицкой, который назывался «Оказывается, можно». «Оказывается, можно» – об этом вся эренбурговская вещь. «Оттепель» полна надуманных ситуаций, выдуманных конфликтов, но по чувству, по интонации здесь всё поймано. Ощущение некоторого восторга человека перед тем, что, оказывается, ему дан такой широкий эмоциональный диапазон, такие возможности, а он от всего этого столько лет отказывался. Классическое стихотворение Эренбурга «Да разве могут дети юга»: «И в крепкой, ледяной обиде, сухой пургой ослеплены, мы видели, уже не видя, глаза зелёные весны». Действительно, вдруг что-то человеческое проступило сквозь эту ледяную броню.

Надо сказать, что о Сталине там не говорится. Самого имени Сталина там нет. Если три года спустя роман Галины Николаевой «Битва в пути» начинается сценой похорон Сталина и траурного митинга на заводе по этому случаю, где в отблесках доменных печей, в чёрно-красном роковом антураже рабочие стоят и пытаются понять, что же теперь будет, то у Эренбурга о Сталине ещё ничего не сказано. Может быть, и правильно, потому что не в Сталине дело. Люди слишком долго жили по чужим навязанным критериям, по навязанным правилам, поэтому буря и рушит эти бараки. Именно потому, что это бараки. Теперь должно начаться что-то другое.

Ключевой персонаж здесь, конечно, Коротеев – человек, который отличается удивительной решимостью и внутренней силой. Пожалуй, главная проблема тоже совершенно верно подчёркнута Эренбургом. До «оттепели» Россией преимущественно и управляли, и наполняли её люди без стержня. Это люди, у которых нет нравственного центра, которым совершенно всё равно, в какую сторону поворачиваться. Коротеев не такой, он не желает соглашаться. Может быть, именно поэтому он так и нравится главной героине, которая, конечно, не испытывает к нему никаких эротических чувств, ей нравится его принципиальность. В этом и особенность Коротеева – он не желает гнуться. И здесь Эренбург, главный публицист войны, отчётливо почувствовал, что только война дала этим людям свободу, что войну выиграли они, а после войны их опять как бы не было, они опять исчезли, перестали существовать. «Оттепель» делается фронтовиками и для фронтовиков – эта мысль совершенно точно угадана Эренбургом.

Евгений Марголит, наш замечательный киновед, сказал, что «оттепель» – это запоздалая награда, запоздалая победа людей, выигравших войну. Конечно, она должна была наступить сразу после войны, но, как написал впоследствии Бондарев в своём «оттепельном» романе «Тишина», тогда этих людей удалось опять загнать в стойло. Коротеев не вспоминает последние восемь лет своей жизни, большинство его воспоминаний – фронтовые. И вот об этом Эренбург тоже сказал первым, о том, что «оттепель» – ещё один подвиг ветеранов, может быть, их последний подвиг, на котором им предстоит сломаться.

Повесть эта была подвергнута жесточайшему критическому разносу. Наверно, правильно было бы сказать, что она этого разноса заслуживала. Но дело в том, что критиковали-то её не за то, что она была плохо написана, а за то, что Эренбург поставил перед этими людьми зеркало, и они увидели, что всё это время вытаптывали в себе человеческое, занимались ложью и имитацией. Поэтому повесть Эренбурга не полюбил почти никто, кроме студентов, которые увидели в ней зарю новой литературы.

Эренбург доказал одну вещь, которая мне, как всякому писателю, кажется очень утешительной. Для писателя не важно написать хорошо. Для писателя важно написать верно. И в какой-то момент стилистическое совершенство отступает на второй план. Важно вовремя сказать главные слова, и это главное слово, пусть только в названии, было в 1954 году сказано лучшим журналистом среди советских писателей, лучшим поэтом среди журналистов и, наверно, лучшим и самым честным чувствователем, интуитом во всей советской литературе.