Время кобольда

— Странно. Посему всё изменилось?

— Есть у меня нехорошее подозрение, — нехотя сказал я.

Глава 18. Аспид

We’re all mad here. I am mad; you are mad.

Lewis Carroll. Alice in Wonderland

Тёмная комната, фигура в кресле, гендерно-неопределённый голос удивительно комфортного тембра. К такому хочется прислушаться. Такому хочется отвечать.

— Давайте вернёмся к вашему детству, Антон.

— Зачем?

— А что вас смущает в моём предложении? Чего именно вы не хотите касаться?

— Детство прошло. Его больше нет, оно не вернётся, какой смысл туда лезть?

— Практически всё, что происходит с нами в зрелом возрасте, имеет свои корни в периоде становления личности.

— Я знаю, что психотерапия зациклена на детстве и родителях, я не совсем всё-таки дикий. Но мне это кажется абсурдным.

— Почему?

— Потому что да, корни там. Вот вытащите вы их на свет, допустим. Они, как и полагается корням, будут корявыми и уродливыми. Ну и что? Они уже таковы, каковы есть. И ствол таков, какой вырос на этих корнях. И листья, и цветочки-яблочки, и червячки с дятлами. Препарированием корней это не изменишь.

— Вы считаете, Антон, что вы уже неизменны?

— В мои-то почти сорок? Боюсь, что да.

— А почему «боитесь»?

— Просто словесная форма.

— То есть, вы не хотели бы измениться?

— Я в любом случае изменюсь. Постарею, поглупею, потеряю форму, перестану воспринимать мир критически, стану мерзким вонючим старикашкой, уже окончательно никому не нужным… А потом сдохну.

— А вы ощущаете себя ненужным?

— Вот не надо этого. Я точно знаю, что я нужен. У меня сын растет, ему семь, значит, ещё лет десять-пятнадцать буду нужен точно. У меня воспитанники, которых надо дотянуть до выпуска так, чтобы они ничего не поломали себе ни в голове, ни в тушке.

— А потом?

— Что потом?

— Вы так это сказали, как будто вы существуете, только пока нужны детям. А когда они вырастут?

— Дальше они уже сами себе злобные буратины.

— Вы общаетесь с выпускниками? Теми, кто вырос?

— Нет. Какое-то время общались, а потом всё закончилось.

— Вас это расстраивает?

— Немного. Но я предпочитаю считать, что это признак благополучия. Если я им не нужен — у них всё хорошо. Им есть на что опереться, кроме меня.

— Им есть. А вам?

— Не понял.

— На что опираетесь вы, Антон?

— На себя. На те самые корни, которые вы хотите вытащить на свет.

— Вы боитесь, что вам тогда будет не на что опереться?

— Я ничего не боюсь. Я не из пугливых. Но какие бы они ни были кривые, косые и травмированные, я на этих корнях стою. И это дает возможность опереться на меня другим. А вытащишь корни на свет — и что? Не думаю, что это пойдёт им на пользу. То, чему надлежит быть под землёй, пусть там и остаётся.

— Вы болезненно реагируете на попытки обратиться к воспоминаниям детства — они так для вас травматичны?

— Какой странный вопрос. Все травмы, которые я получил в детстве, я получил в детстве. Они были травматичны тогда. От них остались шрамы на коже и костные мозоли на переломах. Нельзя войти в ту же реку дважды, нельзя снова выбить те зубы, которые выбили в интернате, понимаете?

— Понимаю, — ответила сидящая в кресле проекция, и я понял, что впервые обратился к ней, как к человеку, которым она не является. — У вас большая обида на родителей? Они ведь оставили вас выживать в одиночку.

— У них не было особого выбора. Они умерли. Их убили. Зверски, оторвав головы, залив кровью всё вокруг, выставив головы на изуродованные тела так, чтобы их мёртвые глаза смотрели на… — я понял, что срываюсь, но не удержался. — Да твою мать! Не смей трогать родителей!

— Простите, Антон, давайте пока отойдём от этой темы. Хотя отмечу, что реакция, которую вы сейчас продемонстрировали, — это реакция обиженного ребёнка. Обиженного тем, что его родители позволили себе умереть и оставили его одного.

Я сдержался и промолчал, хотя мне было что сказать.

***

Однажды, уже став военным журналистом, я вернулся в ту жопу мира в Африке, где когда-то убили родителей. Попытался разобраться, что же произошло. Почему убили людей, которые снабжали лекарствами и едой? Сожгли больницу, где лечили раненых и принимали роды у женщин? Почему не убили меня?

С трудом нашёл пару человек из бывшего местного персонала. Прошло пятнадцать лет, а в тех местах долго не живут. Разговаривал, пытаясь что-то выудить из их «пиджин-инглиш». Они рассказывали обречённо, с нескрываемым ужасом косясь на сопровождавших меня головорезов из ЧВК, но рассказали всё. Страшно удивились, когда их отпустили живыми — там это как-то не принято. Контрактники, кстати, вполне могли пустить их в расход — в то время и в тех местах контрактили только отморозки, отбитые на всю башку. Комгруппы, которого я отчасти подкупил, отчасти подпоил, отчасти развёл на сочувствие историей об убитых родителях, по большому счёту отличался от местных упоротых ребелзов из «New Seleka» только цветом кожи, бородой и русским языком.

Ах да, ещё он вряд ли был каннибалом.

Но это не точно.

Толку было чуть:

«Кто их убил?»

«Импундулу».

«Какое ещё, нахер, „импундулу“?»

«Страшное!»