Время красного дракона

— У Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Пастернака гипнотические строфы рождены вдохновением, талантом, подсознанием. А ты шифруешь умышленно. Я могу тебя разоблачить.

— Мариша, по этой теме ты могла бы защитить докторскую диссертацию. По своему уму ты выше многих академиков. Но именно поэтому дорога в науку тебе будет перекрыта. Мир не узнает о твоем открытии, хотя оно заслуживает Нобелевской премии.

Около года Мариша Олимпова излагала свои мысли о гипнозе художественного мира, так вот возникла рукопись, которую она решилась показать доктору Функу. Юрий Георгиевич заинтересовался работой Мариши, они часто встречались. Он сделал несколько серьезных замечаний, посоветовал переработать некоторые главы. Мариша приходила к Юрию Георгиевичу все чаще и чаще, с новыми разделами, идеями. И не поняла она, когда влюбилась в доктора Функа. Впрочем, в молодого доктора влюблялись многие. Очень уж он был обаятельным, искрометным, галантным.

Однажды Юрий Георгиевич спросил Маришу:

— Как самочувствие? На здоровье не жалуетесь?

— Я абсолютно здорова. Хотя иногда лихорадит.

— Не хочу пугать вас, но мне кажется, вам необходимо сделать анализы.

— У вас какие-то подозрения, доктор?

— Интуиция.

Анализы показали — сифилис! Болезнь перешла к Марише от Лещинской через Шмеля. Самое поразительное было в том, что Шмель сифилисом не болел. Перенос болезни произошел через элементарную антисанитарию. Других своих любовниц Шмель не заразил, только Олимпову. Мариша сбежала из больницы, не зная, для чего она пошла на побег. У нее не было никакого плана, никакого замысла, хотя мысли появлялись злые и сумасбродные.

— Заразить бы сифилисом всех мужчин, всю страну!

В трамвай вошли воровато Трубочист и нищий Ленин. Они уселись напротив Мариши, не узнав ее сразу. Она тронула Трубочиста за колено:

— Что происходит в городе? Почему так много военных, милиции?

Трубочист кивнул в знак приветствия:

— Простите, я не узнал вас. Почему так много красноармейцев, милиции? Ищут опасного преступника.

— Кого?

— Ленина.

— Да, да, ищут именно меня! — закрылся газетой Владимир Ильич.

Трубочист признался:

— Мы укрылись было у доктора Функа, но пришлось выпрыгнуть в окно. И в больницу пришли с облавой.

— Я приглашаю вас в гости, мой дом на следующий остановке. Вам нельзя разъезжать в трамвае, если вас ищут.

— Мы не возражаем, — принял Трубочист приглашение Мариши.

— Инессе Арманд можно верить, — подтвердил Ленин.

Они вышли из трамвая, миновали арку и двор, заросший карагачом, тополями. Возле помойки вождь мирового пролетариата остановился было, но Трубочист подхватил его под руку:

— Владимир Ильич, нас ждет более изысканное угощение.

Гейнемановская квартира Мариши Олимповой была хорошо известна Трубочисту, он ведь здесь жил. И с тех пор почти ничего не изменилось. Мариша приняла ванную, переоделась, причесалась, вышла в белом платье.

— В тебе погас черный огонь, — улыбнулся Трубочист.

— Я о многом жалею, во многом раскаиваюсь, — вздохнула хозяйка.

— Мне обо всем известно, Мариша, — посмотрел через окно на улицу Трубочист, чтобы не смутить собеседницу взглядом.

— Почему такое несчастье выпало именно мне? — спросила она.

— Но такая же беда и у Лещинской.

— Для грязной мартышки это не такая уж и беда. Но не будем больше говорить о мерзостях. Вымойте хорошо посуду, фужеры, откройте бутылку вина, поджарьте яичницу. Давайте устроим прощальное застолье!

Трубочист поджарил яичницу с луком и красными ластиками помидоров, накрыл стол. Ленин разлил вино по фужерам:

— Поднимем первый тост за нашу Инессу!

— Вы прекрасны, Мариша! — звякнул фужером Трубочист.

Они пили вино, беседовали, как друзья. Ленин спрятал стыдливо под скатертью ногу с галошей, с укороченной до колена штаниной. К такой очаровательной даме лучше бы явиться в лаковых штиблетах. Но страна переживает большие трудности. Вождь не имеет права жить лучше, чем живет его народ. Хозяйка завела патефон, поставила пластинку с фокстротом.

— Чем вы озабочены, Владимир Ильич? Я приглашаю вас на танец.

— Нет, это несерьезно, сударыня. И я не умею танцевать, — пытался воспротивиться Ленин. — Что подумает обо мне пролетариат?

Но Мариша вытащила вождя из-за стола:

— Я вас научу, это так легко. Прекрасно, у вас есть чувство ритма.

— Но я наступил вам на ногу, сударыня.

— Ничего, это хорошая примета.

— Нет, нет! Танцы — это удел загнивающего империализма. Так сказать, последние судороги перед торжеством мировой революции.

Трубочист подкрутил пружину патефона, поставил пластинку с вальсом. Мариша танцевала с Трубочистом, закрыв глаза, по щекам ее катились слезы:

— Скажи, Трубочист, если я умру, душа моя улетит на твою звезду Танаит?

— Да, Мариша, твоя душа была создана для этой высокой звезды. Но время зажгло твое сердце черным огнем. Как хорошо, что он погас!

— Поздно, Трубочист. Почему ты не погасил во мне этот черный огонь раньше?

— Я не волен над судьбами.

— Но я погибаю, Трубочист.

Она подошла к шкафу, достала из бельевого ящика толстую пачку сторублевок:

— Возьмите, здесь пять тысяч, мне не нужны деньги. Часть из них отдайте жене Гейнемана, она ведь ребенка ждет.