Порошин проводил Мухину и сразу же вернулся в горотдел. Ему хотелось узнать, как держится на втором допросе Григорий Коровин. Бурдин рассказывал, что Голубицкий подписал признание в сущности без физического воздействия. В крайнем случае — синяков на его теле и лице никто не видел. Бурдин подвесил Голубицкого в камере-тире ногами к потолку, голого. Лейтенант ударил арестованного ребром увесистой деревянной линейки в междуножье всего один раз. Голубицкий завопил, будто с него живого сдирают кожу, заплакал, заскулил:
— Я во всем признаюсь! Я все подпишу!
Арестованные подписывали самые нелепые признания не только потому, что не выдерживали истязаний. Они общались в камерах с заключенными и быстро понимали: отрицание вины ничего не дает, не спасает. К высшей мере наказания приговаривали и тех, кто не признавал себя вредителем, шпионом, врагом народа. И даже напротив, кто помогал следователям, называл побольше сообщников, тот мог остаться в живых, получив десять лет, хотя бы в виде обещания. Терехов и Огородников дали показания на своего начальника Голубицкого. Тяжелые аварии в цехе были, за них надо было отвечать. Огородников ожидал, что начальник цеха быстро докажет несостоятельность обвинений. Он человек умный, грамотный, в почете. И тогда — освободят всех. Терехов чуял — насколько бесполезно сопротивление. Сталевара Коровина и Огородников, и Терехов сначала назвали при вопросе: «Кто ваши друзья, знакомые? С кем проводили вместе выходные дни, выпивали?» Но уже через два часа согласились: Григорий Коровин был членом подпольной организации, имел задание — взорвать мартеновский цех, предварительно сбросив в ковш с расплавленной сталью — директора завода Коробова и секретаря горкома партии Бермана.
В НКВД избивали арестованных не так уж часто. Пушков и Двойников умели уговаривать подследственных, убеждать их в необходимости подписать какое-нибудь признание. Степанов тоже не бил подследственных, он просто не давал им воды, держал их на ногах по двое-трое суток. Круто обращались обычно с упрямцами, гордецами, личностями буйными, которые бросались в драку, оказывали сопротивление, норовили ударить следователя. Григория Коровина привязали к опорной бетонной стойке, колотили, пинали его часа три, пытали электротоком. Дважды он обманывал Бурдина:
— Отвяжите, все подпишу!
Но как только его освобождали от пут, сразу же бросался бешено в драку. Коровин выбил Матафонову зубы, проломил череп Степанову, подбил глаз Бурдину, переломил ребра бригадмильцу Разенкову. И Степанова, и Разенкова увезли в больницу на машине скорой помощи. Коровина оглушили ударом приклада по голове, снова прикрутили колючей проволокой к бетонной опоре.
— Плесни ему водичкой в рыло, — попросил Бурдин сержанта. Коровин очнулся, промычал что-то, попытался вырваться из проволочных вязей, но сил уже не было.
— Ну и вражина ты! — сплюнул Бурдин.
— Я коммунист, — прохрипел Коровин. — А вот вы и есть враги народа. Вы позорите нашу советскую власть!
— Значится, ты большевик? — достал Матафонов из кармана свое надежное оружие допросов: плоскогубцы.
В камеру вошел следователь Двойников:
— У меня два упрямца есть. Пусть поглядят, как вы Коровина щекотите. Может, выводы сделают для себя.
— Веди, поставь их в угол, — согласился Бурдин.
Упрямцами оказались поэт Михаил Люгарин и секретарь горкома комсомола Лев Рудницкий.
— Гляди, морда жидовская, — сказал Матафонов Рудницкому.
— Начинай! — скомандовал Бурдин, охлаждая влажным носовым платком свой подбитый глаз.
Матафонов разорвал на Коровине рубаху, ухватил плоскогубцами кожу возле ключицы, рванул:
— Кто ты, падла? Коммунист или враг народа?
— Коммунист! — не сдавался Коровин.
— Рви у него мясо из подмышек, там больнее, — посоветовал Бурдин.
Поучать Матафонова не нужно было, он знал, где больнее, свирепо рвал кожу с мясом и снова спрашивал тупо:
— Ты кто?
— Коммунист!
— И сдохнешь в обмане?
— И умру коммунистом.
— Дружки твои сознались.
— Вы запытали их, сломили. На оговор толкнули.
— Врешь, Коровин! Мы не пытали их. И пальцем не тронули. У них совесть заговорила. Сами покаялись.
— Сейчас тебя к столбу привяжем, — пугнул Люгарина Бурдин.
У Рудницкого подкосились ноги, упал. Двойников улыбался. Мол, вот — смотрите, упрямцы, что вас ждет. Порошин, проходя мимо дежурного по горотделу, услышал печальную новость: только что в больнице скончался младший лейтенант госбезопасности Степанов.
— Его убил на допросе этот бандит, Коровин, — сообщил дежурный. Аркадий Иванович спустился в подвальное помещение, где допрашивали Коровина, но не узнал его — настолько он был изувечен.
— Кто это? — спросил у Бурдина Порошин.
— Известно кто, Коровин-сволочуга! — продолжал рвать плоскогубцами Матафонов буйного арестанта.
Порошин распорядился:
— Отвяжите его. И ко мне в кабинет. Я сам его допрошу.
— Он же убьет вас, — опасливо засомневался Бурдин.
Аркадий Иванович отобрал у Матафонова плоскогубцы, перекусил ими в нескольких местах колючую проволоку, которой Коровин был привязан к бетонной стойке-опоре.