Время красного дракона

— Позовите фельдшера, пусть он его умоет, перевяжет. И сразу ко мне на допрос, — обошел брезгливо Порошин липкую кровяную лужу.

К удивлению Бурдина и Матафонова бандюга Коровин присмирел. Он вскрикивал, когда фельдшер прижигал йодом его рваные раны, бинтовал тулово. Матафонов ухмыльнулся:

— Когда пытали молчал. А йодом мазнули — застонал.

В кабинет к Порошину арестованного привели через полчаса.

— Садись, Григорий, — указал Аркадий Иванович на стул. — Хошь закурить?

— Я не курю.

— Твои дела очень плохи, Гриша.

— Чем дела мои плохи?

— Младший лейтенант Степанов умер в больнице. Зачем ты его убил?

— Я его долбанул по башке, штобы отник.

— Ты понимаешь теперь, что вышка тебе обеспечена?

— Значит, судьба такая... Ленку вот жалко. Она у меня на сносях.

— И себя бы пожалел, Гриша.

— В каком таком смысле?

— Все равно тебе умирать. Подписал бы, что Бурдин просит. Что там он требует?

— Будто я хотел мартену взорвать.

— Ну и подпиши.

— Не подпишу, хоть огнем жгите, не распишусь. Не приму напраслину. Срамно. Стыдно будет потом. Чо люди-то подумают обо мне? Не стану я марать себя, помру честно.

Порошин открыл сейф, достал бутылку водки, налил стакан сполна:

— Выпей, Григорий. Наверно, не встретимся больше. Помочь я тебе не смогу. Сам понимаешь.

Коровин выпил водку махом:

— Плесни ишо!

— Пей, — снова наполнил стакан Аркадий Иванович.

Порошин закурил, подсунул пачку с папиросами и Гришке. Он отодвинул курево:

— Нет, вредно для здоровья. И я ж сказал — не курю!

— Значит, вредно для здоровья? — переспросил Порошин.

— Вредно.

— Тебе сколько жить-то осталось, Гриша?

Коровин закрыл глаза, запокачивался, по щеке его скользнула слеза:

— Коль не трудно, Аркадий Ваныч, передайте при случае моей Ленке, што жалею ею, сердце стонет... Ежли родится сын, пущай назовет Григорием. Нету для меня, стало быть, счастливой звезды.

— Моя звезда не лучше, Гриша.

— О Фросе горести?

— И о Фросе.

— А слухи ходют, што это вы ее в тюрьму упрятали.

— И я приложил руку, нечаянно.

С портрета на Коровина смотрел весело Иосиф Виссарионович Сталин. Вождь как бы подбодрял арестованного: мол, держись, будь коммунистом!

— Укол какой-то сонный ваш доктор воткнул, — пожаловался Коровин.

— Морфий тебе ввели, без этого укола ты бы сейчас выл от боли, Гриша.

— Хороший укол, ан боюсь шприца.

Порошин начеркал протокол о смерти Степанова от удара по голове:

— Подпиши, Григорий.

— Ладно уж, подпишу, моя вина.

— Тебе, Гриша, и этого достаточно.

Аркадий Иванович вызвал конвой, отправил Коровина в тюрьму, а сам заторопился в колонию Гейнемана, где его ждали. Там был верный друг — Мишка. Там бедовала Фрося, любовь полынная. А течение жизни изменить было невозможно. И не предвиделось никакого просвета. Порошин шел под ночными звездами и не замечал, что за ним крадется какая-то тень. Привидение это было смертельно опасным. И не было скользящее наваждение человеком, ибо оно увлеклось слежкой и попало под трамвай. Бренчащий трамвай отрезал у тени колесами левую ногу и улетел за поворот. Привидение бросило сердито свою отрезанную часть тела вслед уходящему трамваю, погрозило ему кулаком и вновь запрыгало за Порошиным на одной ноге.

За каждым человеком в жизни всегда крадется тень беды. И у каждого человека есть ангел-хранитель. Порошинский ангел-хранитель был бессилен перед злой тенью.

Цветь восемнадцатая

За неимением квартиры Гейнеман поселился в своем концлагере, в бараке охраны, отделенном колючей проволокой от общей зоны. Сама зона разделялась еще на три участка: мужской, женский и производственно-складской, где находились мастерские, землянки для продуктов, а рядом — загородь для трупов, столовая и санчасть. Женская зона граничила с отгороженным островком, в котором был барак охраны и контора управления. Между мужской и женской зонами лаяли овчарки, стояли на вышках часовые. Колючая ограда женского отделения со стороны барака охраны контролировалась слабо. И в этой загороди было много лазеек. Охранники имели возможность приглашать на ночь заключенных женщин и девиц. Гейнеман смотрел на это сквозь пальцы.

Фроська Меркульева могла бы с легкостью проникать на пятачок, где располагались барак охраны и управление ИТК. Но об этом бы знали все заключенные женщины, а среди них сильна сеть осведомительниц НКВД. Гейнеман поступил хитрее: назначил Фроську на должность уборщицы конторы лагеря, с правом проживания в здании управления. Уборщице полагалась маленькая кладовка, каморка без окна, душная и темная. Но должность была престижной. Уборщицы не спали в клетушке, а барствовали ночами в кабинете начальника колонии, на кожаном диване. Уборщицам лагерного управления перепадало много объедков, а иногда и цельных, довольно дорогих продуктов. На должность поломойки управления ИТК попадали обычно дворянки, графини, княгини.