Время Красной Струны

Я потоптался ещё полминуты в раздумьях о том, какими словами разъяснить народу всю никчёмность предстоящих попыток подвального штурма. Пронизывающий холод напомнил мне о полярных морозах и подтолкнул к активным действиям.

Осторожно погладив Инну по шее и ласково толкнув Эрику в мягкое, как подушка, предплечье, я оторвался на Кольке, возвращая его в мир богатырским потряхиванием. Колька оторопело раскрыл глаза и уставился на меня так, словно перед ним стоял марсианин.

— Куба, — его губы разлепились и прошлёпали моё имя.

— Куба, — воскликнула Инна. — А где кошки?

— Кошки-то, — я многозначительно усмехнулся, предлагая слушателям самостоятельно додумать все перипетии моего победного сражения. — Нету кошек, мои глаза осторожно косили на молчаливую Эрику, обхватившую плечи бледными ладонями. — Чистая работа, — я гулко похлопал себя по бокам. — Гляньте, ни единой царапинки.

— А что за дверью? — с напряжением спросила Эрика, когда наши глаза ненароком встретились. — Ты нашёл Красную Струну? Ты разорвал её?

— Без нас! — ахнул Колька.

— Не то чтобы разыскал, — пришлось признаться мне. — Просто там, за дверью, завалы. Хрен пройдёшь, в общем. Я потыкался, да вернулся.

— Значит, всё напрасно, — в словах сквозил не вопрос, а утверждение.

Я угрюмо промолчал.

— Надо в лагерь возвращаться, — жалобно протянула Инна.

— В лагерь? — удивился я.

— В лагерь, — подтвердила Инна. — Раз ничего не получилось.

— Вернёмся, — в моих словах разливалась радость. Молодец всё-таки эта Говоровская, с полуслова поняла.

— Накажут, — плаксиво предположил Сухой Паёк.

— Меня не накажут, — сказала Эрика. — Я в лагерь не поеду. Сразу домой. Лагерь — это до утра ждать. А я замёрзла, жуть!

— Тогда и я домой! — обрадовалась Инна.

— А мне нельзя, — вздохнул Колька. — Меня выдерут. Путёвка-то не бесплатная. Родичи потом полгода стонать будут, что меня из лагеря понесло, и куча денег на ветер вылетела. Я уж лучше как-нибудь в лагерь. Пусть накажут. Пусть без завтрака там оставят, без обеда и всё такое…

— Тогда и я в лагерь, — неожиданно сказал я. Вернее, почему неожиданно? Я мог со спокойной совестью возвращаться в свою пустую квартиру. Но тогда… Тогда я отсекал Эрику от своей жизни навсегда. Отсекал безвинно, потому что не нарушил правило, не стал спускаться в подвал. И тем не менее, Эрика ускользала, как последний осенний листок под порывами безжалостного ветра. Нет таких сил, которые могут удержать лето, не подпуская осень и близко к пышущей зеленью листве. Нет таких сил, чтобы Эрика осталась рядом. Хоть Эверест ей притащи!

Постойте, но я же не спускался в подвал!

— Ой, мальчики! — всполошилась Инна. — Как же вы в лагере? Когда там такое творится!

Я пожал плечами, стремясь, чтобы Эрика заметила. Свой жест я адресовал тем, кто покидает Родину в трудное для неё время, кто променял горькую соль отчизны на сахарные кристаллики чужбины, где жизнь спокойна и скучна, где никогда не случается ни печального, ни удивительного.

— Я тоже в лагерь, — сказала Говоровская, предано заглядывая мне в глаза. Не могу же я вас оставить.

Её взгляд красноречиво намекал, что в первую очередь она не может оставить естественно меня. Я быстро отвернулся в сторону Элиньяк. Эрика безмолвствовала. Постепенно молчание распространилось по всей округе. Край неба начал светлеть, до утра оставалось совсем немного. Вздохнув, я приземлился на скамейку. Рядом с Эрикой я сесть не рискнул. Втиснулся между Говоровской и Сухпаем. Холод не отступал и казался самым мерзким, что только бывает на свете. Холод заставлял меня позорно дрожать и притуплял в голове все сколько-нибудь стоящие мыслишки.

Чтобы не лязгать зубами, я погрузился в воспоминания. Почему-то вспомнился бедолага, влюбившийся в альпинистку. Это ж сколько силищи-то надо, чтобы своротить с места Эверест? Но как ему удалось?!!! Я представил себя, пытающегося оторвать от земли известнейший восьмитысячник. Потом представил сам восьмитысячник и себя рядом. Потом мне совсем ничего не захотелось представлять.

Тогда я вспомнил дискотеку. Жаркая темнота. Прямо, сауна. Пот так и льёт. Господи, ну кто бы перенёс меня туда прямо сейчас! Я даже увидел тёмную глубину, подрагивающие головы колышущейся толпы и сполохи цветомузыки на стенах. А потом Эрику. Не ту, которая безмолвно съёжилась в полуметре от меня. А зажигательно танцующую напротив счастливчика из тех, что понаглее. Как ненавидел я тогда всех, кто смел танцевать с Эрикой. Как ненавидел я сами дискотеки. Как мечтал, чтобы клуб разрушился, чтобы крыша обвалилась, а я, смело раскидывая глыбы сцементированных кирпичей и обрывки плюющихся сиреневыми брызгами проводов, пробился бы к центру завала и вытянул бы Эрику на свежий воздух. А потом мы бы сидели на пригорке и смотрели на солнце, медленно уползающие за чёрные верхушки леса.