Время крови: Дикий север: 1765-1922 гг.

Минул ещё день, и вечером Эсэ добрался до небольшого селения Тунгусов у излучины ручья, который назывался Чёрный Пень. Селение состояло из трёх изб русского типа и одного чума конической формы. Чуть в стороне от изб возвышались на высоких столбах два помоста, заваленные какими-то снастями, и виднелись два бревенчатых амбара на сваях вышиной почти в человеческий рост. Тут и там на перекладинах покачивались, просушиваясь, выделанные шкуры лисиц и волков. В просторном загоне топталось несколько оленей, а возле изгороди перед ближайшей избой стояла на привязи понурая кляча. Навстречу Эсэ бросились, громко лая, лохматые собачонки.

– Я хочу заночевать, – сказал он ровным голосом появившемуся из-за скрипнувшей двери Тунгусу средних лет и, не обращая на собак внимания, легко соскочил с коня на мёрзлую землю. – Куда лучше поставить лошадей?

Из-за спины первого Тунгуса вышел второй, совсем старый, с длинными седыми волосами и жиденькой бородёнкой.

– Мы займёмся твоими лошадьми, юноша, – сказал он по-якутски. – Входи внутрь.

– Моего коня я расседлаю сам.

– Твой конь, тебе решать.

Первый Тунгус, видимо сын старика, неторопливо подошёл к лошадям убитых русских охотников и принялся развьючивать их. Когда Эсэ повернулся к нему спиной, Тунгус с любопытством оглядел пришитый к спине его короткой куртки контур двуглавой птицы, вырезанный из медвежьего меха.

Когда Эсэ вошёл в избу, в лицо ударила волна забытого за лето домашнего запаха. Этот запах был свойственен только жилищам оседлых Тунгусов и Якутов. Здесь пахло сухим деревом, смолой, кожей, дымом и едой. Посреди большого помещения стояла железная бочка, неизвестно каким образом попавшая сюда; сбоку и наверху в ней были вырезаны отверстия, внутри пылал огонь. Судя по всему, кто-то из местных Тунгусов решил соорудить из бочки некое подобие печки, которую видел где-нибудь на русской фактории. Старик указал рукой за «печь», где, согласно этикету, находилось место самого почётного члена семьи и место для гостя.

– Мы собрались на ужин, юноша. У нас есть очень вкусная рыба. Ты голоден? – поинтересовался старик.

– Я с удовольствием поем. – Он устроился на нарах, заваленных мягкими шкурами.

С потолочных балок свисала сохнущая одежда. Слева и справа от двери сидели на нарах женщины и дети, за ними, ближе к огню, расположилось несколько мужчин средних лет. Они кивнули Эсэ, но не сказали ему ни слова, негромко обсуждая что-то своё. Вскоре в дом вернулся Тунгус, занимавшийся лошадьми. Он пробрался к старику и, склонившись к его уху, произнёс что-то. Старик удивлённо поднял брови и посмотрел на Эсэ.

– Мой сын говорит, что ты оюн. Это правда?

Все находившиеся в доме сразу замолчали. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было потрескивание топлива в очаге. Слово «оюн» вызывало в людях трепет. Оюн – человек, обладающий силой, лекарь, колдун, предсказатель.

– Почему ты думаешь, что я оюн? – спросил Эсэ.

– Мой сын видел оюнскую сумку на твоём седле. Но ты слишком молод для оюна, – покачал головой старик.

– Оюном был мой отец. Его звали Сосна, Человек-Сосна. Сумка досталась мне от него. Он так хотел. Но его священную шапку с рогами оленя я оставил возле его могилы. А бубен его висит над местом гибели отца. У меня нет ещё моего бубна, поэтому я не могу проводить важных церемоний, – пояснил Эсэ. – Отец научил меня многому, хотя я умею недостаточно, чтобы называть себя оюном. Но пусть я не очень сильный оюн, я всё-таки воин.

– Воин? – удивился старик. – За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы кто-нибудь назвал себя воином в наших краях. Не потому ли ты носишь двуглавую птицу на куртке?

– Да, – Эсэ с вызовом обвёл глазами всех собравшихся, – я воин.

– Время войн на здешней земле прошло очень давно, юноша, – с некоторым осуждением произнёс кто-то из темноты.

– Война никогда не заканчивается, даже если её не видно. Так устроен этот мир. Покуда в наших сердцах горят желания, человек будет стремиться задавить и подчинить себе другого.