Время льда и огня

Нельзя сказать, будто южане намеренно истязают их, плохо содержат и так далее. Совсем нет! К примеру, термокостюм, что мне здесь выдали, куда лучшего качества, чем тот, который был на мне при вылазке Португала, — правда, более громоздок. Живу я в пристойной передвижной ячейке с минимумом необходимых удобств; по мере продвижения стройки вперед кран перетаскивает и блок ячеек ближе к месту работы. Словом, это все терпимо. Самое плохое — условия работы, а именно опасности, подстерегающие тебя здесь со всех сторон.

Первое — это опасность падения. Работать приходится большей частью на огромной высоте и в очень высоком темпе — темп задается так называемой ведомостью дефектов, выдаваемой главным компьютером стройки, все процессы расписаны в ней до секунды, и срыв операции влечет штрафные очки. А штрафные очки означают сверхурочную работу, во время которой (от усталости) может произойти еще сбой, ну и так далее. Порочный круг.

Вторая опасность — автоматы. Они выполняют свою работу и вовсе не рассчитаны на участие каких-то там людей. Носятся по монтажным рельсам со скоростью поезда, крутят своими грузовыми стрелами, мечут свои грузы — я не оговорился, именно мечут, есть и такие погрузчики, — и только успевай уворачиваться. За три недели на моей памяти автоматы вот так сшибли несколько человек, и никого это ничуть не взволновало. Привезли новых арестантов.

Но есть и преимущества. Главное из них: в распоряжении узника практически вся строительная площадка и, если смотреть шире, вся Солнечная сторона. Но о возможности побега я уже говорил, а так хоть какая-то иллюзия свободы. Вся стража — с той стороны, за наглухо задраенными многослойными перегородками, и лишь раз в месяц — контроль за выполнением работ, наказания, поощрения. Наказания обычные, а свидетелем поощрений я еще не был.

Мне помогли уцелеть на первых порах хорошая физическая форма и быстрая реакция, иначе меня бы уже раза два могли увидеть распластанным на дне котлована. Первое время я шарахался, как от чумных, от автоматов, снующих повсеместно, а трехсотметровые провалы между конструкциями приводили меня в дрожь. Я вообще не люблю высоты, да и она меня. Теперь же я лишь отмахиваюсь от проносящихся металлических туш, а привычка к высоте становится даже опасной — а вдруг в какой-то момент меня, сдуру не подстраховавшегося пояском, сдунет вниз шквал, внезапно налетевший из пустыни?

Эти песчаные бури, бедствия для всех остальных, для каторжан — сущее благо, перерыв в работе, возможность отоспаться. Но чаще из-под огромного навеса надвигающегося мегаполиса — отчетливый до неправдоподобия пейзаж: сухое ущелье с выбеленными зноем валунами.

Отчего меня оставили в живых? Я часто задавал себе такой вопрос — и приходил к выводу, что отнюдь не из-за приступа гуманности, не присущей южанам, а только благодаря все той же рациональности их представлений; ну, расстреляли бы, ну и толку — а так вон сколько приварил косынок да завернул болтов! А там, глядишь, меня и пристукнет штабелер-автомат, справедливость восторжествует.

Меня крепко оглушило после взрыва. Некоторое время я был в заторможенном состоянии, вдобавок люди Крамера кололи мне что-то психотропное, я наверняка мог и проговориться на допросах — хотя о чем? Ведь «фокус», это яблоко раздора, из-за которого поднялась война, был напрочь уничтожен, а списки наших агентов Полковник мне никогда не показывал, да я и сам их смотреть не стал бы… За то, что я вырвал (правда, вместе с Португалом) жало всемирного шантажа, меня приговорили к каторжным работам! Не вижу логики, даже становясь на их точку зрения.

Вальяжный Крамер посетил меня на допросе лишь однажды, только чтобы продемонстрировать мне снимки разрушенного местечка Рысь да нашей сожженной фермы. Он не мог отказать себе в этом удовольствии. Я взглянул на фото, и все во мне закипело — хотя чего еще было ожидать?…

— Ну, что ж, — сказал я, насколько мог, равнодушно, — прощайтесь с телятиной и ржаным хлебом. Теперь вашей пищей будет в основном битум да солидол.

Генерал деланно рассмеялся:

— Ничего, Ковальски, ваша братия все восстановит. Еще за честь считать будете нашими поставщиками числиться. А заартачитесь — заставим!

Я старался не смотреть на снимок, где наш клен рухнул расщепленной вершиной на террасу. Я боялся, что сейчас этот холеный военный магнат сообщит мне о Полковнике и тетушке Эмме, я брошусь на него, и меня тут же уничтожат. Но он грузно встал и, бросив на меня взгляд как на раздавленного слизняка, вышел. Вскоре после этого меня осудили на десять лет каторги — невозможный срок, лишь один из моих новых знакомых каторжан продержался здесь три года, но он был весь в шрамах и уже два раза падал, правда с небольшой высоты.

Вот как я оказался здесь.