Время лечит...(СИ)

— Вы позволяете себе слишком много вольностей, Вам не кажется? — буквально прошипел врач, — Оставьте меня в покое. Идите, куда шли.

«Интересно, он правда не рад или это специально для меня представление?

Такой вежливый вдруг, а ведь может одним словом отбрить…»

— После того, что между нами было – нет, не кажется, — усмехнулась та, — Но, впрочем, я подожду. Знаю, ты передумаешь.

Целует её, расстегивает ремень, она стаскивает с него брюки…

Ксюша не может больше это слышать, не может больше на это смотреть, не может больше это чувствовать. Ей нужно на воздух! Неимоверным усилием воли она заставляет себя оторвать ногу от пола и сделать шаг. Второй. Третий. На улицу! Хоть куда-нибудь…

— Маргарита Львовна, разрешите! — Юра резко дернулся, огибая Федотову с правой стороны. — Забудьте всё как страшный сон. Я был не в себе. Всего хорошего.

***

— Ксения!

Она спряталась в тени дубов на укрытой от чужих глаз лавочке и сидела, замерев истуканом. Подходя сзади, он видел напряженные плечи, прямую шею, он уже знал, что она смотрит сейчас прямо перед собой, хоть и не видел лица. За что ему всё это, спрашивается? Где он так согрешил, что до сих пор расплачивается? Ясно, где… А думал ведь, что все, наконец, позади… А она? При чем тут она? Какой им путь пришлось преодолеть, чтобы просто перейти на «ты» после этой страшной ошибки, сколько интересного о себе выслушать, прежде, чем она подпустила ближе… И теперь она сидит как каменное изваяние, и он с расстояния десяти метров чувствует человеческую боль, которую она так умело все это время скрывала. Ксения транслирует ее затылком. Они так и не говорили об этом.

«Твою. Мать! О чем она думает?»

— Слушай, Юр, оставь меня, пожалуйста. Дай время. Кажется, мне нужно время, — голос глухой и отстраненный. Не дрожит, значит, хотя бы не плачет.

Врач стоит в метре за ее спиной и молчит. Что он, собственно, может сказать в свое оправдание? Какое тут вообще может быть оправдание? Говорить надо было раньше, а сейчас – сейчас она его прогонит вон.

— Давай поговорим. Ксения…

— Давай позже. Не сейчас. Иди… Правда… Всё нормально.

«Так и знал…»

Юра размышляет еще некоторое время, но затем все же разворачивается, отходит метров на десять и прислоняется к дубу, теперь наблюдая за ней издали. Она все также сидит, спина также напряжена, также прямо держит голову. Он не имеет ни малейшего понятия, что теперь делать, как налаживать контакт, как ей объяснить, почему именно всё это произошло. Он себе-то толком объяснить не может. Может, конечно, но для этого надо многое в себе признать… Врач надеялся, что прошлое осталось в прошлом, но реальность показала – прошлое живее настоящего. Прошлое прибыло в отель, сверкая голубыми глазами, и всё живое вновь умирает. Если бы он только мог повернуть время вспять и всё исправить… Но чудес не бывает. Бывает – жизнь. Жизнь, очень сложная штука, в которой есть место не только счастью и любви, но и боли, обиде, сожалению, недоверию, всякому. Он мстил ей за «предательство», а по итогу предателем оказался сам. Иногда жизнь любит посмеяться. Чувство юмора у нее хорошее. Чёрное. Как никогда остро врач ощутил собственную вину за этот непомерный груз на плечах хрупкой девушки. Раскаивался ли он? Каждую минуту с того самого момента, как правда о Зуенке вскрылась. Показал ли он ей свое раскаяние? Нет, не показал. Наоборот, бил в ответ цинизмом, сарказмом, прячась от собственных эмоций, от боли, от чувства вины, все глубже и глубже – назад в свою раковину. Он не мог себе опять это позволить, не мог допустить. Он не хотел их снова испытывать, эти чувства, но они оказались сильнее – правду люди говорят, сердцу не прикажешь. Она тихо плакала на веранде, держа спину так же прямо, а голову – так же высоко, как сейчас, и ему хотелось в тот момент просто перестать быть. Юра тогда понял – это бесполезно, себя не обманешь, душу не обманешь, а ты – полный мудак. Он почувствовал: это зрелище пробило в нем брешь. Нужно что-то делать, выносить невозможно. Но отодрать с лица маску оказалось не так просто, вовсе непросто. Каждое мало-мальски ощутимое движение сопровождалось страхом, осознанием, что снимая её, оставляешь себя беззащитным, буквально голым, открытым всем ветрам. Он выбрал быть беззащитным, голым и разрешить себе любить. Но так сосредоточился на собственных эмоциях, что забыл подумать о ней. Они так и не поговорили.

А теперь… А что, собственно, теперь?

***

Ксения полчаса просидела на этой злосчастной лавке, шестым чувством ощущая его присутствие где-то рядом. Кадры видео, сто лет назад удаленного, мелькали перед глазами, бесконечно повторяясь. Она думала, всё позади, думала, что простила его.