Время лилипутов

– Я тут все посчитала, должно хватить. И документы вот, держи, – мать вынула из шкафчика и протянула ей обернутые в пожелтевший от времени прозрачный полиэтиленовый пакет все ее документы: паспорт, аттестат и свидетельство об окончании курсов кройки и шитья, – завтра поедешь. До райцентра на автобусе. Оттуда на поезде до Москвы, он каждый день идет, там на другой поезд пересядешь, до Иркутска. До Новозаветинского монастыря там уже с божьей помощью доберешься, брата найдешь. Не забыла – он при постриге имя Феофил взял? За меня с отцом помолись и домой возвращайтесь. Даст Бог, успеете отца живым повидать.

Ольга ошарашено посмотрела на лежащие деньги и документы. Это был тот самый, долгожданный шанс наконец-то уйти из дома. Наверное, что-то похожее мать прочитала в ее глазах, потому что тут же положила руку на деньги, прижав их к столу.

– Подожди.

Подойдя к стене, она сняла икону Макария Мирославного.

– Клянись на святом лике, что вернешься.

– А если я не хочу никуда ехать? – сделала попытку закончить беседу Ольга.

– А я тебя и не спрашиваю, курва. Это твой дочерний долг мне как матери. Целуй икону и клянись, что вернешься, сделав все, как я тебе поручила.

Мать гневно ткнула ей в лицо иконой.

– Клянусь, – Ольга вскользь провела губами по деревяшке и осенила себя крестным знамением.

Мать с довольным видом повесила икону обратно над лампадой. Спокойно отдавая Ольге деньги и паспорт.

– Завтра с утра и поедешь. Вещи сама собери, какие надо, а я к отцу пошла.

Когда она покинула комнату Ольга долго сидела, уставившись на икону, пытаясь встретиться с взглядом изображенного там лика. Но святой, как будто смущаясь, отводил от нее свои печальные округлые глаза, отчего накопившееся раздражение только нарастало.

Икона была старой и досталась им еще в войну. В октябре 1941 года, когда мимо села проходили отступающие части, один шустрый солдат, заглянув во двор, выменял у бабки продукты на подобранную им где-то икону. Соседки, которым он перед этим предлагал обмен, не согласились, лишь только бабка, выросшая в поповской семье, не смогла от святого лика отказаться. Отдала солдату хлеба и сала, сколько в доме нашла. А заодно и сама отдалась в сарае на сене, не устояв, когда крепкое мужское тело рядом почувствовала. Тем более служивый оказался на редкость настойчивым, не способным принять отказ от одинокой тридцатипятилетней перестарки, живущей на краю села. Бабка потом даже не могла толком объяснить, было ли это по взаимному согласию или он ее все-таки снасильничал. Так мать Ольги потом и родилась, посреди войны. Об этой истории в семье не принято было говорить, пока бабка перед смертью сама, взяв Ольгу за руку, не рассказала все в тончайших подробностях, наверное, пытаясь исповедоваться, таким образом, перед родными. Стыдясь того, что даже имени солдата не спросила. Помнила только, что глаза у него голубые были и треугольники сержантские на петлицах.

Давно уже практически перестав верить в Бога, Ольга все равно почему-то не могла решиться нарушить данную клятву. Воспринимая религию, как какую-то хроническую болезнь, с которой можно бороться, можно купировать симптомы, но нельзя вылечить до конца. Закусив губу и вытерев выступившие слезы, она встала из-за стола, чтоб помыть посуду, продолжая обдумывать предстоящую поездку. Опыта в подобных путешествиях у нее не было. За все время ей только один раз, в возрасте десяти лет, повезло съездить с родителями на море. Отец тогда получил путевку от профсоюза в санаторий на черноморском побережье. С тех пор это и был для нее самый запоминающийся отдых, в память о котором сохранилась фотография с обезьянкой на руке и несколько красивых ракушек. Море маленькой Ольге тогда показалось пугающе огромным, а дорога долгой и увлекательной, как, наверное, и любая другая дорога для детей. В остальное время дальше райцентра она не выезжала.

Закончив с посудой и выйдя на пыльный двор, Ольга прошла в покосившийся курятник, подпертый несколькими досками, где легко поймав первую попавшуюся курицу, вынесла ее в огород, и, положив на используемую для этих целей колоду, топором отрубила голову. Подняв курицу за ноги, она подождала, пока стечет кровь. Посмотрев на трепыхающееся тело, Ольга почему-то увидела в этой курицей себя, решив, что если она отсюда не уберется, то ее судьба будет ничем не привлекательней, чем у беспомощной птицы. Зарубив таким же образом еще две курицы, она принялась их ощипывать, окуная по очереди в заранее приготовленное ведро с горячей водой.