Время любить

– Пока я об этом не думаю, – продолжал тот. – Великая у нас страна, великий народ. Верю я, что придет время, когда все, что сейчас происходит, покажется абсурдом, дурным сном… Не знаю, закончу я этот роман или нет, но все мои мысли сейчас об этом. – Вадим Федорович взглянул на друга: – Положительный герой должен бороться за справедливость, обличать зло, ложь, а ты, Паша, что делаешь? Угождаешь и из кожи лезешь, чтобы начальству понравиться?

– Вот ты помянул деда Андрея, наших отцов, – помолчав, угрюмо проговорил Павел Дмитриевич. – Тогда все было ясно. А сейчас? Кто враг, а кто друг? Поди разберись… С трибун и в печати звучат красивые слова, вроде бы радеют за лучшую жизнь, за народ, прогресс, а на самом деле? Воровство, жульничество, приписки, обман, нетерпимость к правде.

– Все ты понимаешь! – усмехнулся Вадим Федорович.

– Многие понимают, но молчат, – ответил Павел Дмитриевич. – Еще раз тебе повторю: плетью обуха не перешибешь!

– Где же я, Паша, возьму в свой роман о нашем времени положительного героя, если даже ты, Абросимов, приспосабливаешься к жизни, а не борешься за правду?

– А роман ты пиши, – сказал Павел Дмитриевич. – Не сейчас, так потом напечатают. Вот и прослывешь правдолюбом, принципиальным, современным…

– Ты знаешь, почему я люблю Андреевку? – вдруг спросил Вадим Федорович. – Здесь все проще и откровеннее: если кто украл, так его видно, всегда можно за руку схватить, кто негодяй, подлец – тоже от людей не скроешься… Тут нет замаскированной лжи, очковтирательства, никто не прикрывается громкими фразами… Мне здесь легче дышится, Павел!

– А это не бегство ли от суровой действительности?

– Разве от нее убежишь! – усмехнулся Вадим Федорович. – У меня ведь все всегда с собой… Вот ты, Павел, приспособился, живешь, работаешь, растешь даже по службе. А я вот так не могу. Или у меня какое-то обостренное чувство справедливости, или я белая ворона?

– И ты плюнул на все и укатил в Андреевку?

– А что мне оставалось делать? Зато на всю жизнь усвоил известную пословицу: не плюй против ветра! Правда, мне дали понять, что есть один выход…

– Какой же? – заинтересованно спросил Павел Дмитриевич.

– Смирным стать, покладистым, как другие. Не задираться, не критиковать литературное начальство… Короче, не высовываться из строя, а идти со всеми в ногу…

– Ты, конечно, отказался…

– Ну, этого ты мог бы и не говорить. Я еще никогда не отказывался от своих убеждений. И уравниловку в литературе не признаю. И не хочу идти в одном строю со случайными в литературе людьми.

– Пожалуй, Вадим, сиди ты пока в Андреевке и… пиши свой серьезный роман! – покачал головой Павел Дмитриевич. – А говоришь, Абросимовы выродились! Что бы сейчас ни происходило, Вадим, наша партия всегда найдет разумный выход и, поверь мне, очистится от всего наносного, случайного, я бы даже сказал, парадоксального… В это-то хоть ты веришь?

– В это верю, – твердо сказал Вадим Федорович. – Иначе и жить не было бы смысла…

У сельпо им перегородил дорогу пьяный. Павел Дмитриевич объехал его, остановил «Волгу» возле ворот. Пошатываясь, человек с копной вьющихся золотистых волос подошел к ним. На нем серый, в полоску пиджак, мятые, в пятнах брюки, рубашка расстегнута до пупа. Глаза воспаленные, на загорелой скуле – царапина.

– На машинах-лимузинах разъезжаете, землячки, вошь тя укуси! А простому человеку выпить не на что, – сказал он, с ухмылкой глядя на них.

– Привет, Борис Васильевич, – поздоровался Вадим Федорович. – Я думаю, тебе уже вполне достаточно. Нагрузился по самую завязку.

– А этого никто не знает, вошь тя укуси, – словоохотливо заговорил Борис Александров. – Горе вином не зальешь, а радость пропьешь… Ба-а, какие люди-то к нам, грешным, пожаловали в Андреевку! Писатель и большой начальник из столицы нашей Родины Москвы! Небось, Паша, и не помнишь меня?

– Жалко мне тебя, Борис, – сказал, закуривая, Павел Дмитриевич. – Всякий раз ты мне одно и то же говоришь: не помнишь, не признаешь… Я удивляюсь, как ты-то еще людей узнаешь. Сколько раз здесь был и ни разу тебя трезвым не видел… А ведь лучший в поселке был токарь!

– Ты все на выходные приезжаешь, – нашелся Александров. – В будние дни я тверезый, укуси тя вошь!

– Где сейчас работаешь-то? – спросил Абросимов. – Или тунеядствуешь? Кому нужен пьяница-то?

– Мы – земля, Паша, – куражился Борис Васильевич. – На таких, как я, Расея-матушка держится. Были бы руки, а работа всегда найдется.

– А голова, выходит, ни к чему? – вставил Казаков.

– Это тебе, Вадя, голову нельзя травмировать – куска хлеба лишишься, а мне башка для равновесия нужна. Мои думы короткие, как мышиные хвостики: бутылку бы да приятеля для душевной беседы…

– Из промкомбината-то прогнали?

– Вот ты попрекаешь меня водкой, Павел Дмитриевич, – обиделся Александров. – А не спросил, почему я горькую пью. Душа свербит: женка от меня ушла, дочка гоже за версту обходит… Тут и святой с горя горького запьет!

– Потому и ушли, что пьешь, – заметил Абросимов. – Красивый мужик был, а на кого сейчас похож? Глаза белые, нос красный…