Время любить

– «Павлинами рядиться медведям не годится…» – раздумчиво повторила Мария. – Очевидно, пословица, а как вот ее к твоему дурацкому поступку применить, я в толк не могу взять.

– Дурацкому?

– Разве умно уходить из университета накануне его окончания?

– Не повторяй слова моей матери, а то я в тебе разочаруюсь, – сказал Андрей.

– Тогда скажи, куда мы все-таки едем на этой замечательной громадине с подвесной койкой и зачем.

– Ты же сама говорила, что со мной в огонь и в воду, – улыбнулся он.

Когда Андрей улыбался, лицо его становилось мягким, добрым, а серые глаза сияли. В самом центре зрачка вспыхивал острый огонек, от которого разбегались зеленоватые лучики.

– Секрет?

– Никакого секрета нет. Просто каждый год все мы из клана Абросимовых по традиции собираемся в Андреевке седьмого июня.

– Чем же знаменательна сия дата?

– У моей бабушки, у тети Гали и у полковника в отставке Дерюгина седьмого июня день рождения. Кстати, я тоже родился в июне, только не седьмого, а десятого. Правда, свой день рождения я никогда не праздную…

– Почему?

– Я еще не уверен, что мне вообще следовало родиться, – ответил он и даже не улыбнулся.

Мария скосила на него свои большие глаза, они у нее были прозрачными, с голубизной. Иногда в гневе темнели, а голубизна превращалась в синеву.

– Я и не знала, что ты так строг к себе, – после паузы сказала она. – Ты мне всегда казался самоуверенным, сильным, умным…

– Все мы кому-то кем-то кажемся, а на самом деле даже себя как следует не знаем.

– Ты действительно сын своего отца – оба говорите загадками.

– Может, мне следовало поступить на философский факультет? – думая о своем, обронил Андрей. – Правда, философов, подобных древним грекам, нынче не стало…

– Ты хочешь заполнить собой этот пробел?

– Я даже не знаю, чего я хочу, – с горечью вырвалось у него.

– В этом отношении ты не одинок…

– И ты, дорогая, комплексуешь? – покосился он на нее.

– Какое противное слово!

– Извини, я забыл – ты же у нас фи-ло-ло-гиня! – Последнее слово он произнес по складам.

– А что? Звучит! – рассмеялась она. – Почти гра-фи-ня!

– У тебя еще и мания величия, – поддел он.

– Потому я и разъезжаю на задрипанных грузовиках, – не осталась она в долгу.

Яркая зелень обочин, листва придорожных деревьев, низкие пышные белые облака, нависшие над поблескивающей сталью лентой асфальта, – все это радовало взгляд, отвыкший в городе от природы, простора. Шоссе то горбато вздымалось на холм, то, прогибаясь, скатывалось в зеленую низину, по обеим сторонам еще виднелись многоэтажные здания в лесах, позже пошли длинные сельскохозяйственные постройки, серебристые силосные башни, цветущие яблоневые сады. Дорожные рабочие, сбросив свои оранжевые куртки, ремонтировали кусок шоссе. Запах горячего асфальта ударил в нос. На обочинах неспешно разгуливали грачи, кося блестящими глазами на проезжающие совсем близко автомашины.

– Когда я выезжаю за городскую черту, у меня такое ощущение, будто я навсегда обрываю нить, связывающую меня с городом, – заговорил Андрей. – Все мои дела, заботы, неприятности остаются позади, а впереди – другая, интересная жизнь… Я понимаю, все это самообман, но ощущение приятное.

– Я редко покидаю Ленинград и потому ничего подобного не испытываю, – сказала Мария. – Да, Андрей, как же я покажусь у твоих родственников в таком наряде? Что они обо мне подумают? Скажут, хиппи какая-то!

– Тебя это очень волнует?

– В общем-то нет, но… А тебя не волнует?

– Меня уже давно не волнует, что обо мне люди подумают или скажут, – усмехнулся он. – Стоит ли на это обращать внимание?

– Боже! Какие мы непонятые, гордые, разочарованные в жизни… – насмешливо произнесла Мария. – Мы этакие Чайльд Гарольды, Печорины, Евгении Онегины…

– Почему все это во множественном числе? Ты обижаешь наших классиков.

– Мне так нравится.

– Каждый из них вошел в историю.

– Ты хочешь сказать – классики обессмертили имена своих героев?

– И себя, между прочим, – заметил Андрей. Наморщив лоб, он мучительно вспоминал понравившийся ему отрывок из знаменитой поэмы Байрона. Начал он неуверенно, останавливаясь и снова возвращаясь к началу, но затем голос его окреп и он с выражением прочел:

… И в мире был он одинок. Хоть многих
Поил он щедро за столом своим,
Он знал их, прихлебателей убогих,
Друзей на час, – он ведал цену им.
И женщинами не был он любим.
Но боже мой, какая не сдается,
Когда мы блеск и роскошь ей сулим!
Так мотылек на яркий свет несется,
И плачет ангел там, где сатана смеется…

– А я не помню наизусть почти ни одного стихотворения, кроме тех, что в школе заучивали наизусть… Ну вроде: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…» Или: «Плакала Саша, как лес вырубали, ей и теперь его жалко до слез…»