Время любить

– Когда в ноябре составляет отчет для заготконторы, всех из дому прогоняет и сидит в своей комнате по трое-четверо суток со счетами и бумагами. К нему никто тогда не заходит. А как составит отчет, так потом никакая ОБХСС не придерется! У него все по полочкам разложено, все подписи собраны, квитанции подшиты, как говорил Вася, комар носа не подточит.

– Да-а, землю, которую он лопатами накидал в кузов, к отчету не пришьешь… – задумчиво заметил Андрей.

– Какую землю? – вскинула на него удивленные глаза девушка. – Про землю Вася ничего не говорил.

– Это я так… – не стал вдаваться в подробности Андрей. – Вовремя твой Вася в армию ушел…

– А что? Мог бы погореть?

– Сколько веревочка ни вейся, а быть концу, – сказал Андрей.

– А кто сейчас не ворует? – пожала плечами Ксения. – Мой отец – он работает на мебельной фабрике – рассказывал, что со склада целую стенку украли… А книжные полки почти в открытую под мышкой через проходную несут домой.

– Все смешалось в доме Облонских… – думая о своем, проговорил Андрей.

– Чего это вы вспомнили «Анну Каренину»?

– Читала?

Ксения обидчиво надула губы, посчитав такой вопрос оскорбительным, однако долго сердиться не умела – подложив в печку дров, снова уселась на шаткое крылечко и стала смотреть, как Андрей ловко раскалывал чурбаки. Он ставил кругляк на серую, иссеченную топором плаху, с размаху одной рукой раскалывал, не давая упасть, подхватывал свободной рукой две половинки, соединял их и снова опускал колун. За два маха он раскалывал чурку на четыре равные части.

– Городской, а дрова вон как здорово колете! – подивилась Ксения. – У вас ведь там паровое отопление?

– По-твоему, если появилась машина, то зачем человеку ноги? – усмехнулся Андрей, с треском раскалывая очередную березовую чурку.

– Полтора месяца прожили у нас и не завели девушку? – полюбопытствовала Ксения.

– Откуда ты знаешь? – покосился на нее Андрей.

– Околыч говорил, что первый раз ему попался такой странный шофер: не пьет, не курит и за девушками не бегает…

– Хорошо это или плохо?

– Не знаю… – задумчиво покачала головой девушка. – Конечно, хорошо, когда у человека нет недостатков, но с другой стороны…

– Что же с другой стороны? – подначил Андрей.

– Жить рядом с таким человеком – это то же самое, что пить дистиллированную воду…

Андрей опустил поднятый колун, внимательно посмотрел на Ксению:

– Это ты сама придумала?

– А что, я произвожу впечатление провинциальной дурочки?

– Да нет, в твоих словах что-то есть… Выходит, если человек правильно живет, он уже и неинтересен?

– Я что-то слишком уж правильных давно у нас не видела, – вздохнула Ксения. – Может, они все живут в больших городах?

– Каждый человек должен быть таким, каков он есть, а не подражать другим, не перенимать чужие недостатки, – горячо заговорил Андрей. – Мне не нравится пить, и те люди, которые меня упрекают, мол, не компанейский ты парень, мне противны. Примитивны они, Ксения, как амебы… И потом, дурное перенимается гораздо легче, чем хорошее. Ведь куда легче быть середнячком, чем передовиком на производстве. Одно дело – с трудом вытягивать норму, а другое – выдать за смену две! И не верь, когда осуждают в школе отличников: мол, зубрилы и все такое. Это говорят лентяи, которые неспособны себя заставить по-настоящему заниматься…

– У нас в училище кулинарии тоже не любят отличников, – улыбнулась девушка.

– Околыч говорит, мол, все воруют, теперь ты об этом же… Почему все? Я не ворую. Думаю, что и ты не воруешь. А твой отец? Твоя бабка?

– Мой отец – секретарь парторганизации мебельной фабрики, – с гордостью сказала Ксения. – Он как раз борется с этим злом.

– А говоришь, все воруют…

Расколов толстую чурку, Андрей присел рядом с Ксенией на верхнюю ступеньку. Черные брови его сдвинулись на переносице, серые глаза потемнели.

– Я читал, что в средние века даже за мелкое воровство человеку отрубали руку, да и у нас было время, когда за килограмм украденного зерна или муки людей надолго сажали… – задумчиво заговорил он. – Я был в северных деревнях – там и сейчас дома не запирают. Прислоняют палку к двери, дескать, хозяина нет дома… Воруют-то ведь государственное! Упаси бог, в квартиру залезут воры! Шуму на весь город, всю милицию поднимают на ноги, возмущаются, плачут… Как же, украли-то свое, собственное. Выходит, свое воровать нельзя, а государственное можно? Судя по тому, как рассуждает Околыч, воровство у государства и за воровство-то считать нельзя?

– Мой папа так же, как ты, говорит, – сказала Ксения.

– Говорит… – зло вырвалось у Андрея. – И я говорю, а наверное, нужно что-то делать. Околыч тоже осуждает бесхозяйственность, был бы, говорит, в стране порядок – не было бы и воровства. И потом ссылается на каких-то жуликов, которые у государства миллионами хапают…

– Папа требовал, чтобы директор мебельной фабрики отдал под суд троих ворюг, но тот перевел их в другой цех, сказал, что не стоит из-за пустяка поднимать шум на весь город… – вспомнила девушка.