Время любить

— Страховка не помешает, — прищурился Яковлев, — я, знаете ли, ни менеджером в магазине женского белья работаю…

— Знаю, но теперь вам придется придумывать для них всякие отговорки, потому что у меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Чего я только не слышал! Мне один цэрэушник дом в Калифорнии сулил и счет в Швейцарском банке.

— Я предлагаю вам пока сто тысяч долларов. Для начала. А вообще-то речь пойдет о миллионе. Возможно и больше.

— И что вы хотите за такие деньги?

— Машину времени.

Яковлев внимательно посмотрел на собеседника, который глаз не отвел и никак не отреагировал на весьма показное на лице Вадима Григорьевича сомнение в его психическом здоровье.

— Плохо работаете, Вадим Григорьевич, если не знаете, что у вас под носом делается.

— Прошу запомнить: фантастические проекты, это не по нашей части, вот это я точно знаю, — и Яковлев, промакнув в очередной раз лысину, сделал вид, что собирается уходить. Время дорого.

— А в лаборатории Сергея Павловича Кошкина вы последний раз когда были? — властно положил ему руку на плечо собеседник, и опекуны тревожно захрустели газетами.

— Вчера, — не особо напряг память Вадим Григорьевич, неожиданно осознав, что испытывает на себе наглое, неотвратимое давление чужой воли и ничего с этим поделать не может.

— Что-нибудь необычное видели?

— Да генератор какой-то на столе… Так. Ничего подобного там быть не может! Надо представить себе огромные затраты энергии, речь ведь идет о космических, вселенских мощностях, такое в лаборатории не спрячешь, тут даже специально построенного ангара может не хватить… — вот это уже была хрущевская речь, еще про водородную бомбу добавить, чтоб у проклятых империалистов в зобу дыханье сперло.

— Вам знаком паровоз братьев Черепановых? — перебил просветительскую тираду Яковлева Бекхан.

— А что?

— Так вот, прежде чем появились современные тепловозы и электровозы, была сначала паровая самодвижущаяся телега крепостных мастеров братьев Черепановых. И ездила она на расстояние всего три с половиной километра.

— Вы хотите сказать, что на столе Кошкина стоит эта самая тележка… — Вадим Григорьевич вдруг вспомнил, что когда-то был комсоргом МГТУ им. Баумана.

— Да, и перемещается она во времени.

— Откуда вы знаете?

— Катался на ней, как случайный пассажир. А вот если узнают ваши друзья из ФСБ, которые сейчас пытаются щелкать фотоаппаратами, вы никогда этот прибор не увидите, богатым не станете, генеральным тоже… И вообще никем не станете.

Вадим Григорьевич помрачнел. Сдавив пальцами виски, в которых назойливо застучала фамилия Кошкина, он, как первоклассник у незнакомого дяди, спросил:

— Вы точно не из разведки? Ну, какой-нибудь там… Может, Саудовской Аравии. Или Палестины… Хрен знает.

— Нет. Я вообще ниоткуда. Меня нет. Хотя вот мой паспорт, посмотрите и успокойтесь. Но для любых органов власти меня нет, хотя одновременно я есть. И у меня есть деньги. Представьте себе, что я умер уже два раза. Первый раз меня взорвали, второй раз пристрелили дуплетом. Я это четко помню, каждое мгновение боли. Но я жив. Хотя где-то в Чечне есть как минимум две моих могилы. Даже по телевидению передавали об устранении разведчиками известного полевого командира… — в темных глазах полыхнула злоба, золотой оскал подсветил ей.

— Вы же сказали, что вы ни в чем не замешаны?

— Именно так, Вадим Григорьевич, как не может быть замешан в чем-либо мертвец! В конце концов, даже с юридической точки зрения расстреливать меня неправомерно. Я понимаю, что для вас это звучит, как бред сумасшедшего, особенно, когда вы чувствуете, что я говорю неуверенно. Но как может говорить человек, у которого прострелена челюсть, и ему пришлось заново учиться ворочать остатками языка? Зато я теперь почти без акцента говорю по-русски. И знаете, прочитал много книг. Просто не вылажу из ленинской библиотеки. А в технической тоже не один день штаны протирал.

— Похвально, — буркнул Яковлев, который вдруг почувствовал ростки мистического страха в душе, и больше всего мечтал, чтобы этого разговора никогда не было.

— Не бойтесь. — Бекхан считывал внутреннее состояние Вадима Григорьевича, как сканер. — Я больше никого не хочу убивать, никому не хочу угрожать, кроме одного, быть может, человека… Я просто хочу вернуть себе самого себя. Хотя бы что-то одно: либо свою смерть, одну из двух, либо свою жизнь, потому что последние пять лет я не помню, я также хочу найти своего младшего брата, о котором ничего не знаю, я хочу понять смысл, всего что происходило, происходит, и будет происходить.

— Тогда вам надо занять очередь в небесной канцелярии, запишитесь у секретаря. На последние вопросы ответы можно найти только там. — Вадим Григорьевич иронизировал, но уже понял, что избавиться от этого человека не получится.

— Может и так, господин Яковлев, но разве вас не волнуют те же самые вопросы? Хотя бы на ближайшую перспективу в свете предстоящей смены руководства?

— Значит, вы утверждаете, что на вашу судьбу повлияла машина времени, изобретенная посредственным советским инженером Кошкиным?