Время любить

— Отец, — с дрожью в голосе подтвердила догадку Мариловна.

Был он и на других фотографиях вплоть до семидесятых годов. То с женой, то с Машенькой, то в обществе сыновей, то все вместе… До тех самых пор, пока старший Павел не спился, не шагнул в пьяном бреду под поезд, оставив жену и двух дочерей на попечение престарелой матери и младшей сестры. Сердце матери не выдержало…

— Это, Мариловна, вариант времени, когда твой отец остался жив.

— А нельзя мне, Сережа, пожить в этом времени? — подбородок старушки дрожал.

— Можно, милая, но ты здесь будешь одна. Все будут там, где прошла колея истории человечества, — опустил голову Кошкин.

Дорохов шепнул какое-то ругательство, а вслух сказал:

— Хороша колея, когда на обочину миллионы выбрасывает. Да по такому дерьму кто ж колеи прокладывает?

— Мы. Какую проложили, такая и есть, — упрекнул человечество Сергей Павлович.

Он подошел к Мариловне и обнял ее за плечи:

— Прости меня, лучше бы я ракеты делал. Больше пользы.

— Ты так не говори, — погладила его по щеке Мариловна, — не говори так. Нешто ты виноват, что Гитлер родился. Ты же не отец ему! А машина твоя… Я вот помню, малая еще совсем была, когда первый трактор в колхоз пришел. Смотрели на него, как на зверя заморского, рычал он. На фига, думали, нам такая каракатица? Так и гадали, пока он первую межу не провел.

— В том-то и дело, что я не знаю, где поле для моей машины. Вслепую я немало еще человеческих судеб перепахаю. — Кошкин нервно покусывал губы, поглядывая на фотографии.

— Опять же, думаю, — утерла слезы Мариловна, — не всяким трактором не всякому полю поможешь, — и завернула тут длинную байку, что всем пришлось присесть на скрипучие стулья, ибо остановить воспоминания Мариловны было невозможно, а в этой ситуации еще и неделикатно.

Приземлились мужики крепко и вынуждены были сначала с напускным, а потом и с живым интересом прослушать историю о том, как во время войны в деревне, где жила Маша Рассохина (Мариловна в юности), девушка по имени Татьяна проводила на войну любимого парня — Андрея. Свадьбу сыграть не успели. Было это в начале сорок второго. И попал он во вторую ударную армию предателя — а тогда бравого, но интеллигентного по виду генерала Власова. И канул парень где-то в Мясном бору, во время неуспешного наступления. И ни похоронки на него, ни другого какого свидетельства. Татьяна ждала его, потому что любила. О такой любви, как у них была, книги пишут. Уж и сорок пятый прошел и сорок шестой, а она все ждала. Тем, кто с фронта вернулся — раздолье! Девок и вдов вокруг, хоть промискуитет объявляй! Промискуитет — это Мариловна от учителя истории запомнила. Безрукий он был, и парни в классе все потешались вопросом: как он в туалет ходит по малой нужде, кто ему хозяйство в нужном положении держит? Кружку со спиртом он, к примеру, сам зубами брал и в себя, как божью росу, опрокидывал. Зато рассказывал всегда без всяких бумажек и учебников, а слушали его, разинув рты. Эх! Много мужиков война покалечила, кому не тело — так душу! Быстро эту войну забывать стали.

У Дорохова заходили желваки, про войну он тоже мог кое-что рассказать. Но Мариловна рассказывала про любовь.

И хоть выбор у парней был, и медали на груди звенели, многие из них сватались к Татьяне, но всегда получали отказ. А она писала письма во всякие военные инстанции, надеялась разыскать след своего Андрюши, а когда отпуска снова разрешили, насобирала денег, взяла платья красивые и поехала туда, где полегла вторая ударная армия. Пусть с весны сорок второго по весну сорок восьмого много воды утекло, но Таня привезла оттуда горсть седых волос. На каждого непохороненного солдата — по одному. Но это она уже потом, много позже, рассказывала. А тогда ей товарищи из соответствующих органов посоветовали уезжать оттуда и никому не рассказывать о том, что видела. Потому можно считать, что Татьяна была одним из первых красных следопытов. Она после возвращения полгода письма писала по адресам, которые в солдатских нагрудных гильзах нашла. А про своего Андрюшу так ничего и не узнала. Замуж она вышла только в 1954-ом, когда ей уже тридцать лет было. Аккурат в это время Хрущев с Маленковым тягались.

Замуж вышла за хирурга из районной больницы и перебралась в город. Не по любви шла, а от одиночества. Хирург же — Владимир Иванович — славился своими добрыми золотыми руками и тем, что спас на войне не одну сотню солдатских жизней, а жену у него случайной пулей убило. Шибко он по ней тосковал. Наверное, запил бы, да работы всегда у него было много, со всего района к нему болезных везли, даже Мариловне случилось у него чирьи удалять, вот и позволял себе сто грамм после операции. Пусть каждый день — но только сто грамм. Железно.