Время любить

— Рабочий день уже закончился, а у меня нет бланков.

— Встретьте нас сами.

Вадим Григорьевич держал трубку, как бокал с ядом. Он окончательно убедился, что только внешне выглядит респектабельным и независимым человеком. Ему захотелось в длительный отпуск. Подумалось вдруг, что это не поздно будет сделать завтра, особенно, если доллары лежат в том же Промстройбанке.

«Тот, кто может заглянуть в завтра, обязательно кинет нас уже сегодня», — повторил себе фразу Ермоленко Яковлев.

— Вадим Григорьевич, мы же с вами партнеры, — вежливо затягивал петлю Ермоленко, — мы сделали ставки, и, либо все потеряем, либо выйдем на новый уровень. Уверяю вас, люди, которые за мной стоят, их поддержка — это практически пропуск в Государственную Думу. Хотите в депутаты?

— Нет, не хочу, у меня более скромные амбиции.

— Любые, Вадим Григорьевич, любые, — подчеркнул Ермоленко. — Ну так что? Вы нас встретите?

— Приезжайте, — и дав отбой набрал другой номер.

— Код 101, - сказал он и положил трубку.

Там, куда он звонил, знали кто и откуда набрал номер.

Накрученные за последние дни нервы вытолкнули Вадима Григорьевича из кабинета, он, некрасиво семеня, спустился на второй этаж и ринулся в хозяйство Кошкина. Как и предполагал, в лаборатории горел свет, и он вошел туда, как хозяин, заставший слуг за мелким воровством.

— Что вы тут делаете? Вы абсолютно посторонние люди на секретном научном и военном объекте. Где Кошкин?

Китаев и Варя, застигнутые врасплох, подскочили. Только что с легкой руки Вари они вписали в кроссворд имя Пуанкаре, на очереди был химический элемент иттрий.

— Покиньте помещение!

— Я не могу этого сделать, — твердо ответил Китаев. — Сергей Павлович просил меня ждать его здесь.

Яковлев посмотрел на него с хладнокровным негодованием. Он готов был к этому ответу. И вообще, пока он спускался к нему вернулось самообладание и решимость. С этого момента он уже разыгрывал свою собственную партию.

— Я вернусь сюда через несколько минут с ребятами из внешней охраны, и, думаю, вам лучше покинуть лабораторию до этого времени. Нарушение внутреннего распорядка налицо. Поэтому лаборатория будет обесточена и опечатана. — Он победно глянул на прибор, генератор которого надсадно гудел на огромном рабочем столе Кошкина. — У нас тут работают с оперативно-тактическим и даже стратегическим оружием, а не кроссворды в обществе девиц гадают.

* * *

— Ни фига себе война, — что еще мог сказать Дорохов, наблюдая приближение Бекхана.

— Ви что фашисты-националисты?! Пачаму все должны слушать эти ваши русские песни?! — Бекхан метал молнии, каждому «выстрелил» в глаза и особенно задержался на Дорохове, который привстал.

— Ты потише с фашистами, тут есть офицеры советской армии, — сухо сказал майор.

За дальним столиком у входа встали готовые в любую минуту ринуться в бой земляки Бекхана. Кошкин за рукав усадил Дорохова, Бекхан кивнул своим, и они сели, высокомерно посматривая в сторону конфликта.

— Уважаемый, — заговорил Рузский, — мы просто заплатили сегодня за музыку, что в этом такого?

— Я тоже хочу заплатить! У вас что — капитализм!? Карочи, или вы скажете музыкантам, чтобы они сыграли маю песню, или пайдемте на улицу разговаривать.

Грум при этих словах едко ухмыльнулся, что не осталось незамеченным. Бекхан скривился:

— Что ты лыбишься? Ты думаешь — ты король?

— Слышь, — в голосе Грума зазвучал смертельный холод, — дергай отсюда. Расплодились по всей России, интернационал хренов.

— Что ты сказал? — лицо Бекхана окаменело серым мрамором, ненависть замаячила оскалом из-под вздернутой губы.

— Послушай, Бекхан, — забылся от волнения Дорохов, — никому сейчас не нужны лишние проблемы. — Тебе сказали — иди — заказывай, скажешь музыкантам: мы не против.

Бекхан просверлил Дорохова взглядом:

— А ты, дядя, откуда маё имя знаешь? Мне тоже кажется, где-то я тебя видел?

«О-ё! — подумал Кошкин. — Не только Земля, но и время на ней, соотвественно, круглое. Какой же он навязчивый. Задолбали со своей кавказской честью. Понты сплошные. Вот так и начинается бытовой национализм, а потом драка, а потом ненависть на всю жизнь, а потом война…». И словно подтверждая мысли Сергея Павловича, Бекхан наклонился над их столиком и, брызжа слюной, ядовито прошептал:

— Вы, русские, только водку пить умеете, а ваш Сталин…

— Сталин был грузин, — отрезал Кошкин.

— Тебя я тоже где-то видел. Мы еще пагаварым, — и, прежде чем повернулся, чиркнул себя пальцем по горлу — подписал всем сикир-башка.

Невозмутимый Грум прокомментировал:

— Убитый он мне нравился больше, хотя я видел его всего несколько секунд. Любовь с первого взгляда, наверное.

— Ты некрофил, Вадик, — попытался разрядить обстановку Рузский.

— Этот, по сути, ничего помнить-знать не должен, а у меня такое чувство, что я с ним с детского сада воюю, — включился Дорохов. — Знаешь, Сереж, даже не возникло понимания, что здесь он меня младше. Какого хрена он здесь делает?

— Пляшет, — ответил Кошкин.