Время любви

— Я бы очень хотела, чтобы ты был рядом, но лучше этого не делать. Понимаешь, нельзя, чтобы у Кейт возникла хоть малейшая догадка, что такая ужасная для нее ночь была самой счастливой в моей жизни.

— А как ты объяснишь, где провела эту ночь?

— Ну, если она спросит, скажу, что просидела в ночной кафешке, а если не спросит, промолчу.

— Хорошо. А как доберешься до дома Кэти?

— Естественно, возьму такси.

— Я так и знал, что ты это скажешь, — произнес Руфус, с обожанием глядя ей в глаза. — Ты же кошелек забыла!

— Ой, правда, — Джина рассмеялась. — Похоже, мне придется просить у тебя денег, как это делают девицы по вызову.

— Вот, держи-ка. — Руфус протянул ей две двадцатидолларовые купюры.

— Я обязательно их верну, — серьезным тоном заверила она.

— Ну конечно, конечно, — пробормотал Руфус, однако Джина почувствовала, что думает он совсем о другом. — Джина, сообщи мне о состоянии Кейт, ладно?

— Никто не должен знать о том, что с ней случилось… — начала было Джина, но Руфус быстро вставил:

— И никто не должен знать о нашей волшебной ночи.

— Спасибо, что ты так сказал, за это я люблю тебя еще больше.

— Так позвонишь?

Ей совсем не улыбалось опять разговаривать с этим напыщенным дворецким! Но не сообщать же об этом Руфусу!

— Когда лучше всего?

— В любое время, я весь день буду дома.

Едва Джина вдохнула пропитанный лекарствами воздух больницы, ее обуял страх: а вдруг с Кейт что-нибудь случилось?

Глава 30

Высокий, сухощавый, подтянутый, Теодор Картрайт в свои семьдесят пять был все еще красив и чрезвычайно элегантен. На теннисном корте он, конечно, не мог показывать такие блестящие результаты, как в дни юности, но назвать его слабым игроком было никак нельзя. Чтобы играть круглогодично, он построил отличный корт, и, когда наезжал из Нью-Йорка — а это теперь случалось все чаще, — рядом постоянно находился Петер Андерсон, личный тренер Теодора, чтобы поддерживать его в форме.

С годами консервативный патриотизм Теодора разросся до непомерных размеров, и именно это послужило причиной того, что уважение и привязанность к сыну практически исчезли. Может, все было бы иначе, если бы Марк так не поддерживал Кеннеди. Марку, да и Фрэн тоже, не хватило здравого смысла помалкивать о своих привязанностях, поэтому отношения Теодора с семейством сына постепенно переросли в необъявленную гражданскую войну.

С точки зрения Теодора, если Франклин Рузвельт предал свой класс, то Кеннеди и вовсе мошенник. К тому же он не принадлежит ни к какому классу вообще. Выскочка, одним словом.

Сколько Теодор ни приглядывался к сыну, он не мог найти в нем ничего общего ни со своей женой, ни с самим собой. Старшие Картрайты всегда отличались силой воли, доминировали над окружающими, Марк же был мягок, учтив, обходителен, будто постоянно оправдывался за то, что родился в такой могущественной семье, считая сей факт чем-то несправедливым.

Даже то, что Марк и Фрэн завели не собак, а каких-то нечистокровных уродцев — помесь шотландской овчарки с борзой, — тогда как у родителей всегда жили немецкие овчарки, казалось Теодору явным проявлением непростительного инакомыслия. Сводило с ума и то, что сын с женой вносили огромные средства в поддержку двух невразумительных литературных журнальчиков, какого-то театрика, авангардистской художественной галереи и некоммерческой радиостанции. А ведь могли бы, кажется, делать постоянные вклады на кафедру Гарварда или, скажем, Принстона! Просто ребячество, да и только!

Отец не упускал возможности проявить здоровую конкурентоспособность, сын же в делах с партнерами выказывал добродушие характера.

Господи, недоумевал Теодор, и как только в их роду мог появиться такой парень? Одним словом, рохля. Не бизнесмен, а просто… либерал, всем желающий добра, ставящий престиж выше, чем выгоду собственного дела. «Ну ничего, ничего, вот поживу еще немного, — думал Теодор, — и передам дела фирмы в руки внука, Руфуса. Уж тогда-то все будет в порядке. У Руфуса прекрасно работает голова, он обладает обостренным чувством реальности, к тому же никакой женщине ни за что не удастся взять над ним верх». В этом Теодор никогда не сомневался.

А Марк… Что Марк? Ну нет у него хищнического инстинкта, и все тут. Ничего с этим не поделаешь.

Зато Руфус, его внук, унаследовал от него этот инстинкт, хотя на его отце природа и решила отдохнуть. Мальчик с раннего детства обладал практическим, трезвым умом, необходимым первоклассному бизнесмену.

Теодора раздражало только одно — почему Руфусу так нравится играть со смертью? Как ненормальный носится на машине, ныряет с аквалангом, активно занимается горными лыжами. Неужели уверовал в собственное бессмертие?

Бесшабашность внука его пугала. К тому же Теодор считал, что Руфус уродился чересчур красивым и это не принесет ему добра, но тем не менее время от времени ловил себя на том, что не может отвести глаз от лица внука.