Время лохов [СИ]

Отец примостился возле угольной печи, раскрыл горящую топку, закурил, не отводя глаз от пламени (отец навсегда таким мне и запомнился: глядящим в топку печи и ярко освещенным заревом пылающих углей). В двухэтажном родительском доме из восьми квартир некоторые, несмотря на подведенное центральное отопление, угольные печи не разобрали. В нашем небольшом шахтерском городке уголь был не так дорог, а город топил порой не ахти как, в тридцатиградусные морозы угольная печь выручала, дополнительно прогревая остальные комнаты. Зимой, экономя электричество (газовые плиты поставили гораздо позже), на ней также готовили.

— Второе будешь? — спросила мама.

— Нет, спасибо.

— У тебя там есть хоть, что кушать?

— Не волнуйся, чего-нибудь приготовлю. Вчера картошку жарил, завтра с утра сварю супа, так что в обед не ждите.

— А деньги еще не кончились?

— Расчетные получил, пару месяцев протяну. Ты же меня знаешь: я у тебя не транжира.

— Ну, мало чего. Лида так и не звонила?

— Чего ей звонить? Она сделала свой выбор.

— Все равно это нехорошо. Одному нехорошо, — посетовала мама.

— У вас одни понятия, у современных девушек другие. Значит, ей без меня лучше. Может, я не парень ее мечты, — заулыбался я с иронией.

— Чем же тогда думала, когда замуж выходила? — вклинился в разговор отец.

— Это ее надо спросить, — ответил я. — Или ее подруг. У нее много появилось советчиц. Особенно в последнее время.

— Да, нынче много развелось «добрых» советчиков, — сказала мама.

— Наоборот, — усмехнулся я снова. — Теперь Советы развалились, все стали буржуями, а у буржуев и мораль буржуйская.

— Везде хорошо, где нас нет, — подытожил отец.

Я поднялся.

— Спасибо за обед, наберу воды и пойду.

— Может, все-таки возьмешь на вечер пару окорочков, я утром жарила, вечером разогреешь и съешь.

— От окорочков не откажусь.

«Ножки Буша» — простой способ утолить голод, дешево и сердито, как гласила реклама на каждом углу.

Я прошел в ванную, поставил ведро под струю воды. Ведро наполнилось быстро — сегодня напор был на удивление приличный.

— Ты вечером опять к магазину? — спросил я у матери (она по вечерам приторговывала у центрального магазина сигаретами, одноразовыми зажигалками, жвачками и семечками; закупала в соседнем городе, где подешевле, возила в наш). — Как ты не боишься допоздна с товаром сидеть, да еще в темень домой с деньгами возвращаться?

— Да чего старушке бояться? — ответила мама. — Я там не одна. Рядом такие же торговки сидят. Фонари горят, люди еще бродят. Иногда проходит милиционер, отпугивает от нас пьяных, а когда надо обратно, отец меня встречает.

— Хочешь, теперь я тебя встречать буду? Все равно пока делать нечего.

— Полно тебе, сынок, отдыхай, пока работу не найдешь. Когда еще выпадет в жизни минутка отдохнуть?

Такой моя мать была во всем: лишь бы ее дитяти было комфортно. Малый ли, взрослый, — я до конца дней оставался ее заботой. Понимая это, я ее заботой никогда не злоупотреблял.

— Тогда я пошел, — я вынес ведро с водой в прихожую, стал обуваться и одеваться.

— Звони или забегай, когда будешь не у дел, — мать поцеловала меня на прощание.

— Пока, пап!

— Пока! — сказал, выглянув из кухни отец.

— Иди только осторожней, не поскользнись, под снегом сплошной лед, — сказала мама.

— Постараюсь.

Я вышел из квартиры. Дом, в котором прошло мое детство и юность. Двор на две двухэтажки. Шестнадцать квартир. Рабочие, строители, шахтеры. Русские, украинцы, белорусы, прибалты… Что им было делить? Жили одной семьей, праздники отмечали всем двором, всем двором играли свадьбы, провожали юношей в армию, хоронили стариков. Двор был всегда полон разновозрастной детворы, теперь стал пустым. Первыми отчего-то стали уходить на тот свет мужчины. Перестройка, что ли, на них так повлияла? Хрупкие они все-таки всегда были, слабее женщин.

Я стал подниматься к городскому музею, осторожно ступая в тех местах, где утоптан снег. Поскользнешься, разольешь воду — возвращайся тогда обратно или сиди без воды, тетеря неуклюжая.

— Диман, ты ли это? — резко затормозила возле меня вишневая «девятка». Я оторвал взгляд от дороги — из окна «девятки» во весь свой широкий рот улыбался худощавый парень с легкими залысинами. Баскаков? Женька? Сколько лет, сколько зим!

— Привет, Жека! Сто лет не виделись.

Я опустил ведро на землю. С Женькой мы познакомились еще в школе. Вернее, в его училище, в «бурсе», как мы всегда называли ПТУ. Сборная училища по баскетболу отправлялась на областные соревнования, негласно решили усилить ее десятиклассниками из соседней школы. Я в своей школе слыл одним из неплохих нападающих. Взяли меня и еще двух разводящих, оформили, как учащихся ПТУ, прокатило.