Время лохов [СИ]

Несмотря на то, что я работал на заводе через «не хочу» и ушел чуть ли не с боем, сама работа мне нравилась, да и с некоторыми людьми я сошелся близко, можно даже сказать, скучал по ним, в том числе и по девчонкам своего отдела.

Ирина поведала о том, что знала. Цех скорее всего в ближайшее время переведут на трехдневный режим работы — не хватает ресурсов, нет прежнего сбыта продукции, да и мои злополучные экспериментальные шестерни приостановили — не получается что-то у них с качеством. От этого многие стали сами уходить с завода, так что теперь и сокращать никого больше не надо.

Я посмеялся про себя: мне не хватило какого-то месяца, чтобы ситуация на заводе окончательно прояснилась.

Ирина в свою очередь спросила меня о моем житье-бытье. Я ничего не таил, честно признался о своей торговле на рынке, но сказал, что не уверен, буду ли вообще заниматься этим в дальнейшем: меня больше привлекала работа с техникой, с машинами, чем торговля. Торговля — это так, временно, ненадолго перебиться, чтобы не умереть с голоду.

— Но это не всем дано, — сказала Ирина. — Вот у меня никогда не получалось, а ты, я помню, когда-то на заводе даже чаем приторговывал.

— Было дело, — я не стал юлить.

Когда из магазинов многое исчезло, мы с одним товарищем стали мотаться в Москву, закупали грузинский или индийский чай в небольших бумажных кубических пакетиках, толкали из рук в руки по цехам. Но это было в начале девяностых, теперь и этого чая днем с огнем не сыщешь.

— Но что это мы все про меня, да про меня. Ты-то как? Чем занимаешься после работы? Встречаешься ли с кем?

— Нет, ни с кем не встречаюсь, — то ли с сожалением, то ли без, но честно ответила Ирина.

Я сразу ушел от темы ее личной жизни, не хотел дальше мусолить, перевел разговор в другое русло:

— Как же ты этих котов-то нашла?

Ирина сразу загорелась и всю оставшуюся до ее дома дорогу рассказывала о кошках из школьного двора: какая запуганная была рыженькая, как она еле-еле начала сперва выманивать ее из-под плит, потом приучать есть вместе со всеми; как впервые заметила ту, что с пятном на ушке, та тоже долго не решалась подойти, стояла в стороне и смотрела…

Наконец мы приблизились к дому Ирины.

— Дальше не провожай меня, пожалуйста, не хочу, чтобы соседи увидели.

— Как скажешь, — не стал я настаивать, но неожиданно выпалил:

— Может, увидимся вечером? Погуляем?

Ирина замешкалась, посмотрела на меня задумчиво, потом сказала:

— Ладно.

— Во сколько будешь свободна?

— Часов в семь, не раньше.

— В семь, так в семь. Я буду ждать тебя здесь, на этом месте.

— Хорошо.

Ирина взяла у меня сумки и, снова согнувшись под тяжестью, побрела в свой двор. Я пошел обратно, но душевный подъем первой встречи как-то поугас. Я теперь даже не мог объяснить себе, что на меня нашло. Раньше даже провожать Ирину с работы (а жили мы по пути) не было желания, а тут вдруг предложил встретиться, погулять.

Сколько я ее знал, Ирине не везло на мужиков, все какие-то безответственные попадались, безалаберные. («Я будто ответственный», — мелькнуло у меня.) На моей только памяти из заводских — трое. Первый — револьверщик Углов, смурной увалень с длинными ручищами, которые тот вечно не знал, куда деть. По лету рвал за бойлерной полевые цветы, незаметно (как он считал) совал Ирине в руки, а она говорила в отделе, что собирала сама. Чудной был, немножко не в себе, но ей, как мне казалось, был по нраву: такой же медлительный, тугодум, вечно витал где-то в облаках. Придет Ирина к нему уточнять что-нибудь по доработке, сядут плечом к плечу и сидят минут десять-пятнадцать, не смотря друг другу в глаза, не касаясь рук — кругом народ, неловко, но на язык цеховым все равно попались. Револьверщика этого коллеги затюкали, да и сама Ирина вскоре перестала к нему бегать в перерывах, видно, когда любовь вышла за рамки завода, что-то не сложилось.

Не сладилось у нее и со вторым товарищем. Тот и вовсе был женат, подкатил, наобещал в три короба, а как дело коснулось конкретики — вернулся обратно к жене. В прежней семье у него и сын был, и жена как жена, а с Ириной он приобрел любовь тягомотную и проблемы стариковские в лице ее родителей. Да и жить им было негде. Так рассказывала об этом сама Ирина. Тогда уже я с ней дружил, как дружат в поезде случайные попутчики: без утайки рассказывая друг другу о себе и своих проблемах (я больше слушал).

Третий был помоложе Ирины, переросток, живший вдвоем с полуглухой матерью и тем самым откосивший от армии. Мать родила его поздно — под сорок или чуть больше. Как говорила Ирина, мать с него чуть ли не пылинки сдувала.