Время лживой луны

– В таком случае я не понимаю, как могли просто взять и исчезнуть Макарычев и остальные? – Стецук с беспомощным видом развел руками. – Если бы сержант превратился вдруг в бегемота – это было бы нормально…

– Ты так считаешь? – усмехнулся Герасим.

– Сейчас – да, – вполне серьезно ответил Стецук. – Но он ведь не превратился во что-то другое, а просто исчез. Как, спрашивается, могло такое случиться?

– Макарычев и остальные находятся тут же, рядом с нами, – ответил за Игоряшу Петрович. – Но наши органы чувств не воспринимают их присутствия, потому что они находятся на ином уровне реальности.

Стецук сложил руки на груди.

– Я не совсем понимаю…

– Сейчас объясню, – не дослушав, перебил Петрович. – Ты никогда не обращал внимания на то, что у разных людей может оказаться совершенно противоположное восприятие и, соответственно, иная оценка того или иного произведения? Книги, музыки или фильма? Все дело в том, что художественное произведение представляет собой своеобразный слоеный пирог. И его восприятие зрителем, слушателем или читателем зависит от того, как глубоко, на сколько слоев тот готов в него вгрызться. На самой поверхности, понятное дело, лежит сюжет, доступный восприятию абсолютно каждого. Чуть глубже – психологическая мотивация действий героев. Еще глубже – несколько умных мыслей, вложенных автором в уста своих героев. Еще глубже – некая обобщенная идея, апеллирующая к личному опыту зрителя или читателя. Еще глубже – философская подоплека всех использованных автором мотивов… С хорошей авторской работы можно снять множество слоев, каждый из которых будет чем-то отличаться от остальных. А поистине гениальное произведение так и вовсе неисчерпаемо в этом плане. Теперь давайте подумаем о том, что даже самое гениальное художественное произведение является не чем иным, как только копией реального мира, глубина которого поистине запредельна. Обычный человек, глядя на мраморную глыбу, видит, к примеру, плиты, которыми можно замостить двор. Микеланджело видит в ней Давида. А если так, значит, статуя Давида уже существует на неком ином, доступном лишь избранным, уровне восприятия реальности.

– Здорово, – немного растерянно улыбнулся Муратов. – Нет, в самом деле здорово! – Он азартно потер ладони. – Прежде я даже и не задумывался об этом.

– Хочешь сказать, что Макарычев превратился в мраморного Давида? – подозрительно посмотрел на Петровича Стецук.

– Что-то вроде того, – кивнул тот. – Мы не видим его, а он не видит нас, потому что мы по-разному стали воспринимать и, что самое главное, иначе оценивать окружающую реальность.

– И виноваты в этом уины?

– А кто же еще?

– Бред, – Стецук хлопнул себя ладонями по вискам и резко раскинул руки в стороны. – Полный идиотизм!.. Нет, я не о твоей теории, – поспешил он успокоить Петровича. – Я о своем… Как-то все это не сразу укладывается в мозгу.

– Понимаю, – кивнул Синеглаз. – Это не просто осознать.

– А смириться – еще труднее, – добавил Игоряша. – Когда я впервые не разумом, а всей своей сутью… всем естеством, что ли, осознал, что Вселенная действительно не имеет границ, у меня голова пошла кругом, так что я едва на ногах устоял.

– Серьезно? – недоверчиво прищурился Герасим.

– Ну да, – кивнул Дергачев.

– Ну, ты даешь, – качнул головой Пущин.

– А что?..

– Эй! У нас сейчас проблемы не с бесконечностью Вселенной. Нам нужно как-то с этого клятого болота выбираться!

– Безнадежно, – покачал головой Петрович. – Мы застряли тут навсегда.

– Ну, это ты так думаешь!

– У кого-то есть другое мнение?

– Если будем сидеть на месте, то точно так здесь и останемся.

Муратов выскреб ножом остатки желе из консервной банки и кинул ее в ближайший бочажок. Банка упала на плотный слой ряски, провалилась до половины, качнулась пару раз и замерла в странном положении, едва не цепляя краем воду.

– Нужно куда-то идти, – закончил свою мысль Равиль. – Идти, а не сидеть на одном месте, рассуждая о слоеном пироге реальности и бесконечности Вселенной.

– А мне идея Петровича понравилась, – пальцем указал на Синеглаза Стецук. – О том, что наше восприятие реальности зависит от того, насколько глубоко мы готовы в нее вгрызться.

– Аналогия красивая, – согласился Дергачев. – Только что нам это дает?

– Пока не знаю, – Стецук сунул в рот новую сигарету. – Но что-то в этом определенно есть, – ефрейтор щелкнул зажигалкой. – Что-то, что поможет нам выбраться из этой передряги.

– Не понимаю, – покачал головой Игоряша.

– Для того чтобы понять, что с нами творится в действительности, мы должны обращать внимание не на внешнюю сторону происходящего, а на его глубинную суть.

– Сильно сказано, – произнес после непродолжительной паузы Герасим. – Теперь растолкуй нам, что это значит.

– Почему я? – удивился Стецук. – Это все Петрович придумал!

– Хорошо, – неожиданно вскинул голову Синеглаз. – Давайте проведем простейший эксперимент, – он сунул руку в карман рюкзака, вытащил оттуда фляжку, свернул с нее крышку и протянул Пущину. – Попробуй.

– Зачем? – насторожился Герасим.

– Попробуй и скажи, что там.

– Я и так знаю, что вода.

– Попробуй!