Время междуцарствия

– А нужно позволять людям умирать от голода и болезни, потому что мы не можем им помочь? – непримиримо встряхивала черноволосой головой Аснат и тотчас заботливо придерживала его за плечи, помогая лечь: – Лучше отдохни, дедушка, и не думай об этом. Вот увидишь, я заставлю этого человека раскрыть кошель, хочет он того или нет!

Она сказала тогда правду, сама еще того не зная: градоначальник Немес оказался человеком слабым – не только перед деньгами, но и перед чужой крепкой волей. Не столь много времени потребовалось, чтобы сломить его; затем пошел торг, тяжкий и беспощадный. Аснат не была искусна в подобном, потому что это никогда раньше и не требовалось от нее – но там уже подсказали старшие жрецы, отправившиеся на переговоры вместе с ней, и дело пошло на лад. В храм они возвращались с даже большей суммой серебром, чем рассчитывали, довольные и бесконечно гордые собой перед своей богиней, даровавшей им удачу; и там Аснат узнала, что старый Сент-меру скончался в те недолгие часы ее отсутствия.

На погребении она все крутила в памяти его последние слова, словно бусины в ожерелье; но те никак не желали становиться понятными, и юная жрица оставила свои попытки. Доброго старика, что приютил ее после смерти матери, Аснат, конечно же, было жаль – жаль, что он так и не успел узнать, что дорогой его сердцу храм будет стоять и дальше, будет принимать все больше нуждающихся на полученные деньги, будет расширяться для этого… Иных мыслей в те годы у нее и не было.

Градоначальник Саиса оказался отнюдь не последним человеком, вынужденным откупаться от не в меру ловкой девушки щедрыми подношениями храму; Аснат верно служила своей богине и людям, искавшим у нее пристанища. В девятнадцать лет она вышла за пределы своего нома: оказалось, что в столице искать денег на благие цели намного легче и быстрее, хотя и опаснее. Проводя целые недели в дороге или чужих городах, Аснат ожесточенно проводила целые часы в молитвах к Нейт – и всегда получала то, чего желала. Самые скупые и хитрые люди в конечном счете сдавались, открывая сундуки или расставаясь со своими секретами; нищие и больные звали ее уже именем ее великой покровительницы, почитая за живое воплощение Нейт; жрецы других богов, сами не чуждавшиеся подобных методов, за спиной изощренно проклинали ее, но все их слова ложились прахом на землю – Аснат побеждала всех, пытавшихся ей помешать. В двадцать три года она стала верховной жрицей своей богини во всей Та-Кемет, приняв имя Нейтикерт, и тогда же отправилась в столицу уже навсегда: добывать информацию и средства не для одного своего храма – но для всех, в которых люди преклоняли колени перед изображениями великой Нейт.

Она не привыкла проигрывать – а потому не привыкла и оглядываться назад. Нейтикерт перестала сомневаться в себе еще в тот день, когда оставила растирать краски для других и впервые взяла в руки кисть. Боги ли помогали ей столько лет, было ли их благословение на ней хоть когда-то с тех пор? Или то сказывалась бесчисленное множество раз не подводившая ее удача, подкрепленная лишь собственным острым умом и холодным расчетом – так проще было видеть людей насквозь, знать обо всех их пороках, а саму себя считать поистине непогрешимой… Она не крала – лишь забирала столько, сколько считала нужным; не убивала – а выдавала в руки правосудия фараона тех, кто, согрешив, осмеливался мешать ей получать свое; не предавала – потому что всегда была верна лишь себе самой и тем безликим толпам, наводнявшим храмы и молившим о жалкой лепешке хлеба и глотке пива. В четыре, в пять и шесть лет Нейтикерт, будучи еще Аснат, знала в лицо каждого, кому помогала, и любила их всех, ибо то были единицы; с тех пор она спасла от голодной смерти сотни, если не тысячи людей, но вспомнила бы она теперь лицо хоть одного из них, повстречайся он ей вдруг по случайности?

Когда-то она была уверена всякий раз, лепеча идущие от самого теплого сердечка молитвы, что добрая матушка Нейт стоит где-нибудь совсем рядом и непременно слышит каждое слово. Простираясь ниц каждый день в многочасовых обрядах, доводя себя, и без того уставшую сверх меры, с головой, наполненной расчетами по вымогательству у очередного нерадивого чиновника достаточной суммы, порой до исступления, Нейтикерт задавала себе порой даже не пугавший ее своей святотатственностью вопрос: а долетают ли эти молитвы хоть до кого-нибудь?..

…Вслед за чуть слышными шагами прошуршал по каменным плитам пола подол жреческого нарамника; посторонний бы и не заметил этого звука, но Нейтикерт слишком много лет провела в храме, чтобы не научиться узнавать чужую походку с закрытыми глазами.

– Отец Бенинофрет, – проговорила она тихо.

Человек, некогда учивший ее читать и писать, почтительно склонил голову; теперь он был ниже ее саном и оказывался слишком щепетилен, чтобы воспользоваться памятью о давно минувшей власти над ней. Жрец Бенинофрет тоже сильно изменился: никогда раньше Нейтикерт не замечала, сколь много морщин время оставило на его лице.