Время междуцарствия

Кахотепа также грубо выволокли из-за ворот. С трудом переступая с ноги на ногу он щурился на солнце и непрестанно закрывал окровавленной рукой воспаленные глаза, как и должен был, по сути – ибо дворцовая тюрьма, в коей он провел всю ночь, располагалась под землей. Нейтикерт знала это и потому смогла удержаться от ненужных вопросов: по крайней мере, раба покойного Пентенефре не успели подвергнуть тем пыткам, которые навсегда искалечили бы его или отняли жизнь. Уже за одно это жрица мысленно проговорила короткую благодарственную молитву, пока стражники-меджаи не отпустили их обоих, позволив подойти ближе друг к другу.

Кахотеп мгновенно узнал ее; удивился ли – сказать было сложно, ибо в темных глазах его, помимо глухой, черной и мучительной тоски, действительно появилось новое выражение. Однако даже очень скверно разбиравшийся в чужих сердцах человек едва ли посчитал бы чувство, охватившее нубийца, чем-то радостным.

– Госпожа Танит, – хотя Нейтикерт и с готовностью подставила ему плечо, пошатывающийся от слабости Кахотеп не оперся на нее, а вместо этого с мукой и благоговением одновременно прижался губами к смуглой руке женщины. – Господин, я не спас господина. Я опоздал…

– Ты сделал все, что мог. Остальное – воля богов, перед которой мы бессильны, – чуть слышно возразила Нейтикерт, стиснув его ладонь; ни один мускул не дрогнул на ее лице, открытом взорам меджаев. – Его величество позволил мне и тебе уйти отсюда: нам стоит поспешить.

Кахотеп поднял голову; темными, недоверчиво-отчаянными глазами огляделся по сторонам, затем посмотрел на саму Нейтикерт – и понял все. Кивнул, выпрямился, морщась от боли в истерзанном теле, и сам, как можно тверже переставляя ноги, двинулся прочь. Левой рукой, горячей и липкой, он обхватил плечи женщины так, чтобы стражники не могли дотронуться более до нее; и гордая служительница Нейт не спешила стряхивать его ладонь.

Стражник-меджай сопроводил их до ворот города – там он, еще совсем мальчишка, воровато оглядевшись по сторонам в поисках возможной слежки, метнулся к какой-то уличной торговке и, возвратившись, сунул изгнанникам тяжелый бурдюк с водой, мешочек сушеных фиников и несколько ячменных лепешек.

– По старой дороге в Уасет раз в пять-шесть дней ходят караваны торговцев тканями, – хрипловато, как можно более бесстрастным и неразборчивым шепотом проговорил он при этом. Большего этот юноша при всем желании не смог бы предложить им; и Кахотеп, взвалив на плечо запасы воды, благодарно кивнул ему, хлопнув по плечу жесткой от уже запекшейся крови рукой. Нейтикерт, взявшая финики и хлеб, сотворила короткую молитву – и затем они оба: темнокожий раб-нубиец с кое-как перевязанными ранами самого угрожающего и подозрительного вида и жрица, лишенная сана – поддерживая друг друга, медленно вышли через городские ворота. Никто не обернулся; вскоре Кахотеп и Нейтикерт смешались с толпой таких же, как они, безымянных бедняков и мелких земледельцев, спешивших кто куда, и пропали из виду совсем.

Юному меджаю, сопровождавшему их, суждено было прожить долгую жизнь. Спустя много лет, будучи уже главой дворцовой стражи, он слышал о некоем архитекторе – чужестранце по происхождению, но говорившем на языке Та-Кемет, словно на родном – построившем необыкновенной красоты храм на юге страны, посвященный всем богам сразу: поговаривали, что на одни лишь пожертвования и при помощи жителей той местности. В это глава меджаев хоть и с неохотой, но верил, и на то у него имелись причины; ибо после смерти Рамсеса, пробывшего живым олицетворением сокологлавого Гора лишь шесть лет и не оставившего наследника, у власти успело к тому моменту побывать невиданное множество фараонов. Наступало смутное и непонятное время, ужасавшее людей: никто не мог сказать с точностью, что случится завтра, и в предсказания жрецов, не подкрепленные чем-либо, мало кто верил. Жители бежали из городов в поисках лучшей доли – некоторое и находили ее: рассказывали, что тот чужестранец принимал в работники даже людей, близко не знакомых со строительством, и сам вместе со своими сыновьями обучал их всему необходимому, а его жена – справедливая, самоотверженная и необыкновенно милосердная женщина – при том же храме принимала всех больных и страждущих, многими из которых была почитаема за живое воплощение некой богини. Но не являлась ли услышанная им история лишь вымыслом жаждущих чуда жителей Та-Кемет – и были ли архитектор и его жена теми самыми Кахотепом и Нейтикерт, изгнанными некогда из Уасета, или же то оказались совершенно другие люди – глава дворцовой стражи так никогда и не узнал.